– Откуда ты все это знаешь?
– Все, что мне известно о рыбах и их повадках, я узнал от дяди.
– Он действительно хороший рыбак?
Я пожал плечами.
– Иногда мне кажется, что он сам когда-то был рыбой.
– Странно… – протянула Мэнди. – Абсолютное большинство мужчин, с которыми я работаю, практически никогда не говорят о том, какую роль в их жизни сыграл отец, дед, дядя или старший брат. А если они о них и вспоминают, то как-то… не слишком хорошо. У меня даже сложилось впечатление, что все мужчины постоянно стараются превзойти друг друга или доказать, что всего в жизни они добились исключительно благодаря собственным усилиям.
– Ну, у нас с дядей тоже не все бывало гладко.
– Возможно, но, несмотря на это, ты рассказываешь о нем с уважением, хотя… хотя он, несомненно, не всегда бывал прав. До сих пор ты проводишь с ним много времени, и тебе, похоже, это нравится.
Я кивнул.
– Когда я был ребенком, у дяди был небольшой катер или, лучше сказать, лодка с дохленьким пятисильным подвесным моторчиком. Сидеть в ней следовало очень прямо – стоило только немного наклониться в сторону, как она тут же начинала черпать бортом. Однажды мы вместе поехали в ней на рыбалку. Дядя разбудил меня задолго до рассвета, привез сюда, сунул в руки печенье, с ног до головы обмазал кремом от загара, насадил на мой крючок червяка и… и научил меня терпению. С тех пор мы поймали немало больших и маленьких рыб, но я до сих пор помню тот наш поход.
– Вместе… – повторила Мэнди задумчиво. – Должно быть это и есть ключевое слово. – Она покачала головой. – На работе я постоянно сталкиваюсь с мужчинами, которым безразличны окружающие. А расплачиваться за это приходится их сыновьям.
Я искоса взглянул на нее. Мне было не совсем понятно, как мы так быстро перешли от легкой болтовни к обсуждению мировых проблем.
– У тебя сегодня был тяжелый день? – наконец спросил я.
Она долго не отвечала, гоняя по тарелке остатки мамалыги.
– Извини, – ответила наконец Мэнди. – Наверное, для младших сотрудников окружной прокуратуры должно существовать что-то вроде декомпрессионной камеры, куда они могли бы забираться в конце рабочего дня.
– Кстати, как получилось, что дело этого мальчишки передали тебе?
– Я сама просила поручить его мне.
– Гм-м… Значит, ты у нас – добрая самаритянка? Флоренс Найтингейл?
[40]
Она улыбнулась.
– Нет. Просто я случайно увидела, как он сидит в «Скорой помощи», – почти голый, весь израненный и очень одинокий, и мне захотелось узнать, у кого поднялась рука… кто сотворил с ним такое. И почему. А еще мне захотелось сделать так, чтобы эти подонки до конца своих дней рассматривали небо сквозь тюремную решетку.
– То есть ты решила отомстить?
Она покачала головой.
– Дело не в этом. Есть такая штука – справедливость. Это не месть, это другое…
– Тебя научили этому в юридическом колледже?
– Нет, на игровой площадке в начальной школе.
– Как это? Впрочем, можешь не рассказывать, если не хочешь, – спохватился я.
– Отчего же не рассказать?.. – Мэнди пожала плечами. – Я тогда была в четвертом классе. На большой перемене мы играли во дворе на снаряде для лазанья – называется «джунгли»… Ну, ты наверняка знаешь – эта штука немного похожа на геодезический купол. Я как раз висела на одной из перекладин, когда наш классный хулиган подбежал ко мне, сдернул с меня трусики и убежал с ними. Весь остаток дня я думала только о том, как бы с ним посчитаться. В классе он сидел позади меня, и вот, спустя пару недель, я вдруг поняла, что оценки у него почти такие же, как у меня…
Я улыбнулся.
– Похоже, со зрением у этого парня был полный порядок.
Она кивнула.
– В конце учебного года нам нужно было писать стандартные тесты, от которых зависело, переведут тебя в следующий класс или нет. В общем, я пошла к учительнице и попросила разрешения написать тесты заранее, так как я якобы должна была уехать из города. Учительница пошла мне навстречу. За день до общего экзамена я успешно ответила на все вопросы и перешла в следующий класс. Ну а когда пришли результаты тестов этого парня… В общем, пришлось ему остаться в четвертом еще на год.
– Ловко. – Я откинулся на спинку кресла. – Впредь постараюсь не попадаться тебе в суде.
Мэнди отмахнулась.
– Разумеется, я злилась на этого ублюдка, но я поступила справедливо. Он сам потопил свой собственный корабль – надо было лучше учиться, а не ломать глаза, заглядывая мне через плечо. – Она немного помолчала и закончила: – С тех пор каждый раз, когда при мне обижают слабых, я вспоминаю школьный двор и думаю о том, что каждый хулиган в конце концов непременно получит по заслугам.
– Что ж, будем надеяться, что это универсальный закон и что он работает во всех случаях, – сказал я. – Кстати, о хулиганах… Тебе не удалось напасть на след этого Бо?
– Думаю, я его нашла, хотя кое-что нужно еще проверить. Если это тот, кого мы ищем, то… Короче говоря, он действительно сидит в тюрьме, как сказал нам тот парень из «Братьев Джессап». Завтра я собираюсь навестить мистера Бо и задать ему несколько вопросов. – Мэнди взглянула на меня. – Поедешь со мной?
Она могла бы и не спрашивать.
– Конечно, – быстро сказал я. – Но только если ты пообещаешь не рассказывать дяде Уилли о нашем сегодняшнем приключении. Думаю, он будет очень недоволен, если узнает, что тебе пришлось искупаться по моему недосмотру.
* * *
Когда Мэнди объявила Майки, что он может переехать к дяде, мальчишка, казалось, нисколько не удивился. Между тем множество людей приложили немало усилий, чтобы это стало возможным, и Майки, насколько я мог судить, это знал. Подобная реакция с его стороны могла говорить только об одном: в своей коротенькой жизни он уже побывал в нескольких приемных семьях, но каждый раз это кончалось одинаково, поэтому очередной переезд не пробуждал в мальчугане никаких особенных надежд. Я знал это точно, потому что сам в свое время прошел через нечто подобное.
Прежде чем дядя и тетя Лорна взяли меня к себе, я уже попадал в приемные семьи. В первые разы, оказавшись в новом доме, я наивно раскрывал душу перед людьми, которые, как я надеялся, станут для меня не приемными, а настоящими родителями, но меня только били или ставили в угол. Этим людям нужно было государственное пособие, которое выплачивалось на ребенка, – и ничего больше. Кормить-то меня кормили, но этим их так называемая «родительская забота» и исчерпывалась.
Пару раз обжегшись, я поумнел и стал вести себя сдержаннее, запретив себе надеяться. Почему? Да потому что человеку, который ни на что не надеется, трудно причинить боль. Встречая каждых новых «родителей» с распростертыми объятиями, ты довольно скоро узнаёшь, что они так же холодны и равнодушны, как предыдущие, и невольно тоже учишься быть безразличным и холодным, чтобы следующее разочарование не могло тебя ранить.
