— Я умираю от голода. Что будем есть?
— Выбирай: тунец или пасту.
— Сосиски.
Замечательно. Смешиваю тунец с картофельным пюре и делаю из этой массы сосиски. Обсыпанные тертым сыром и подрумяненные в гриле пару минут, они выглядят прекрасно. На вкус они оказываются ужасными, но Чарли не жалуется. После этого мы приступаем к домашнему заданию на дроби. Ничего не получается, пока мне не приходит в голову блестящая идея нарисовать пирог и разделить его на части. Это помогает, пока мы доходим до шестнадцатых, потом все опять запутывается, и я ломаю карандаш пополам. Мне с трудом удается сдержать раздражение, но тут Чарли решает сам взяться за дело, потому что, «честно сказать, мама, мне кажется, ты сама не понимаешь, что делаешь». Так оно и было, с первой минуты его рождения. Я в ужасном настроении ложусь на диван, а он быстро доделывает задание без моей «помощи».
Мы усаживаемся за обязательное двадцатиминутное чтение по школьной программе. Что может быть лучше, чем слушать, как твой ребенок читает тебе, даже если это отрывок из самой скучной книги в мире.
Вечернее купание проходит хорошо, без обычного наводнения. Теперь-то, задним числом, я понимаю, что покупка субмарины и боевого корабля была не самой лучшей идеей: сражения всегда поднимают огромные волны, грозящие смыть коврик из ванной комнаты в коридор. Пока мы надеваем пижаму, чистим зубы и просто тянем время перед тем, как лечь наконец-то спать, Чарли начинает свою привычную спонтанную речь, обычно растягивающуюся как минимум на полчаса.
— Все-таки очень хорошо, что бурки теперь будут получать пенсию, правда, мама? Передавали в новостях. Здорово, правда?
— Бурки? Кто же это, милый?
Я усиленно пытаюсь понять, почему кто-то теперь будет получать пенсию, в то время как я, если верить нашему бухгалтеру, не буду получать вообще ничего и буду вынуждена питаться «Вискасом», если уже со вчерашнего дня не начну перечислять сто пятьдесят процентов своего дохода в пенсионный фонд.
— Ну знаешь, эти солдаты.
— Может быть, ты имеешь в виду гурок
[5]?
— Да, именно. Хорошо, правда?
— Ну конечно, дорогой, просто замечательно. Не нужно выдавливать так много зубной пасты. Она упадет. Смотри, вот так. Вот видишь, упала и пропала.
— Нет, не пропала. Видишь, я ее поймал. — Он запихивает свою зубную щетку в сливное отверстие, при этом она ужасно сгибается, и достает малюсенький кусочек пасты. — Я вообще ненавижу эту зубную пасту, она щиплется. Вот у Джеймса действительно хорошая паста.
— Неужели с ароматом сосисок?
— Не глупи, мама, с ароматом клубники.
— Ты же говорил, что тебя от него тошнит.
Последнюю реплику он игнорирует, как и любые другие неопровержимые доказательства.
— Если мне приснится сегодня страшный сон, то можно, я приду в твою кровать?
— Можно, но постарайся заснуть в своей кроватке.
— Но иногда мне так страшно, что я даже не могу встать. Ведь это ужасно, правда, мама?
Он молчит некоторое время, давая мне возможность осознать всю силу его чувства.
— Но много лучше сразу засыпать в твоей кровати, так что не придется вставать и переходить. — Он улыбается, очень довольный логикой своего рассуждения.
— Да, конечно, но мне в таком случае достанется только четыре дюйма матраса и малюсенький кусочек одеяла. Так что лучше тебе заснуть в своей кровати, и, может быть, тебе приснятся хорошие сны.
— Нет, не приснятся. Мне приснятся очень плохие сны, и все из-за тебя. На самом деле, я просто умираю от голода. Мама, можно я возьму мандаринку в кровать?
— Нет, в прошлый раз ты сел на нее, и все испачкалось.
Я подталкиваю его по коридору к спальне, и мне даже удается уложить его в кровать, где он немедленно превращается в ангела в пижамке и смотрит на меня своим умоляющим взглядом, но мне удается выстоять, и он постепенно соглашается остаться в своей постели, если я: а) — поглажу его спинку пять минут круговыми движениями, а не вдоль, потому что если вдоль, то чешется; б) — ночник останется включенным; в) — на завтрак он съест мандаринку, но без кожуры и этих беленьких штучек; г) — если я увижу оборотня на лестнице, то сильно стукну его по голове.
Через двадцать минут я снова поднимаюсь к нему и вижу, что он крепко спит, заснув, по-видимому, как все дети, быстро и неожиданно для самого себя, посередине какого-то занятия. Его руки и ноги широко раскинуты, в одной руке у него детальки «Лего», а в другой — кинжал. Я опять ловлю себя на мысли, что, как бы сильно мы ни любили их, мы любим их еще больше, когда они спят.
Я просыпаюсь утром очень рано, потому что Чарли ночью все-таки залез в мою кровать и теперь мне очень холодно, а его маленькая попа прижата к моей шее. Он стянул на себя почти все одеяло, а я нахожусь на самом краешке кровати, и шея онемела от неудобной позы. Просто удивительно, как один маленький мальчик может занимать столько места, а ведь он умудрялся это делать, даже когда был совсем крошкой. Я знаю, что больше заснуть не получится, поэтому встаю, завариваю чай и кладу свежую еду в птичью кормушку за окном. Следующие десять минут я не могу оторваться от птиц, наблюдая за тем, как они одновременно пытаются съесть как можно больше еды и при этом сохранить способность летать.
Завтрак проходит очень хорошо, и мы успешно отправляемся в школу благодаря тому, что молочника сегодня нет. Все идет просто замечательно до тех пор, пока мы не замечаем фазана, безмятежно разгуливающего по лесу совсем близко от дороги. Фазаны — любимчики Чарли, и мы останавливаем машину, чтобы поговорить с ним, иначе Чарли раскапризничается, и его будет просто не оторвать от дверцы машины, когда мы приедем в школу. Мы обнаружили, что фазаны бегают как сумасшедшие, если попытаться к ним приблизиться, но если остаться в машине, то они чувствуют себя в безопасности и мирно пасутся рядом с машиной. Надо полагать, это уже не спорт, да и не охота, если в них можно стрелять, практически не выходя из машины. Я чувствую себя очень глупо, но Чарли так доволен, что я совсем теряю ориентацию во времени.
Наконец это безмозглое существо удаляется в глубь леса, и Чарли соглашается ехать дальше. К тому времени мы уже совсем опаздываем. Мы входим в школу под строгим взглядом директрисы миссис Тейлор, которая постукивает пальцем по циферблату своих наручных часов. Как всегда, Чарли удается еще больше осложнить ситуацию, когда он останавливается и говорит: «Вы знаете, миссис Тейлор, мы только что встретили замечательного фазана и остановились поболтать с ним». Она смотрит на меня как на абсолютную идиотку. Видимо, она уже давно так думает, поскольку прекрасно помнит, как Чарли отказался посещать собрания, заявив, что он язычник. Понятия не имею, откуда он о них узнал, говорит, что из «Голубого Питера», но я сама что-то не помню.
