— Да попону же на нее надень, остолоп!
— «Нет уже попон», — отозвался из полумрака голос, видно, там были конюшни. — Кррре‑тины, — прорычал из глубины грудной клетки инструктор и снова занялся часовым механизмом манежа — лошадью и ее всадником. — Арш! Арш!
— Я вообще хотел товарища Жемчужного повидать.
— Ха!
— Он сегодня выходной? — притворился Зайцев.
— Он теперь всегда выходной. На том свете если только повидаться.
— Ну и ну. — Зайцев постарался выглядеть озадаченным. — Это как‑то внезапно. И давно?
— В ящик‑то сыграл? Вы, я вижу, тот еще ему дружок.
Зайцев несколько мгновений слушал токанье копыт, приглушенное песком.
— Вообще‑то я с товарищем Жемчужным не был знаком.
— Не много потеряли. Этот, — Кренделев кивнул в сторону манежа, — в сравнении с Жемчужным душевнейший мужик, отец солдатам. А Жемчужный… С такой фамилией только куплеты в оперетте петь. Наверняка ведь никакой он был и не Жемчужный вовсе.
— А кто?
— А черт знает, какая разница. Гнидоватый товарищ.
— Что‑то вы не больно профессоров своих…
— Не всех, не всех, — быстро перебил Кренделев. — Не я один.
— Это за что же такая нелюбовь?
— Нелюбовь, — хмыкнул Кренделев. — Словечки подбираете тоже. Будто жестокий романс.
Зайцев не стал спорить.
— Фамилия, согласен, дурацкая. Но не за фами‑лию же?
— Товарищ! — позвал запыхавшийся голос. Оба обернулись одновременно. У молодого человека был адъютантский вид.
— Это ведь вы из уголовного розыска?
Зайцев мгновенно глянул на Кренделева, но не успел уловить перемену. Испуг? Растерянность? Тревога? Видел только курносый профиль.
— Да. А что?
— Что же вы нас так подводите? — посетовал адъютант, очевидно уже получивший нагоняй. — Вас часовой направил куда следует. Как пройти к товарищу Баторскому — объяснил. А вы где?
— Заблудился, — развел руками Зайцев. Имени Баторского, начальника ККУКСа, часовой даже не упомянул.
— Следуйте за мной, — недовольно бросил адъютант.
* * *
Сухое лицо Михаила Александровича Баторского из‑за оттопыренных ушей казалось еще более треугольным. Согласно последней моде советского начальства, матово блестел бритый череп. Растительность, согласно этой моде, полагалось разводить под носом. Усы товарища Баторского были великолепны. Они наводили на банальный, но верный вывод: кавалерист.
Усы и глаза, пронзительные, светло‑зеленые, полные мысли, — вот что сразу приковывало взгляд, а также не оставляло сомнений в происхождении начальника ККУКСа. Михаилу Александровичу Баторскому не требовалось дворянских грамот и офицерских золотых погон — его лицо, подпертое воротничком с ромбами, говорило само за себя. Ромбы — советская карьера его была успешной. Зайцев вспомнил Кольцова: «мы, настоящие боевые, с самого начала были за революцию».
— А разве… — Баторский сцепил пальцы перед собой. Стол перед ним был пуст. Только телефон, и больше ничего. — Разве это не несчастный случай?
Зайцев чуть передвинул свой стул: солнце било в глаза. Штор на окне не было. Весь кабинет казался каким‑то слишком голым. Зайцев мельком оглядел стены — ни грамот, ни сувениров, ни фотографий.
Видимо, товарищ Баторский отличался спартанскими вкусами.
— Мой вопрос с обстоятельствами гибели товарища Жемчужного никак не связан. Пока.
— И все‑таки уголовный розыск ими занимается.
— Вы вроде как не удивляетесь.
Зайцев все ждал этого жеста, и Баторский его сделал — поднял руку и поправил усы.
— Что ж, ломаться не буду. И за нос вас водить тоже. Не удивляюсь. Я сам охотно посещаю бега. И скачки тоже. Посещал и посещаю. И что за публика крутится вокруг всего этого, вернее вокруг тотализаторов, представление имею.
— Поигрываете?
Товарищ Баторский надменно оскорбился.
— Меня интересуют только результаты. Спорт. — На лице Зайцева он увидел недоверие. — Вам это трудно понять.
— Отчего же. Просто деньги всегда понятнее.
— Деньги! На Пряника ставить это, знаете ли, не игра, — впервые позволил себе Баторский личное замечание, — а надежные копейки. Пришел — поставил — получил.
Тоном дал понять, что его это не интересует.
— Кому и копейка — деньга, — возразил Зайцев. — А что за публика крутится вокруг тотализатора?
Но Баторский, видимо, решил, что от себя лично уже высказал достаточно.
— Думаю, наш уголовный розыск о ней осведомлен куда лучше, чем я.
— Вокруг Жемчужного она тоже крутилась?
— Вы имеете в виду, играл ли он?
— Вот‑вот.
— Мне он не докладывал.
Кавалерийское «не знаю».
— А если бы знали?
— Я бы вам сказал, — несколько надменно выговорил Баторский. Как будто сама мысль, чтобы он, Баторский, лгал, и лгал какой‑то мелкой сошке вроде Зайцева, оскорбила его.
Зайцев как бы машинально вынул из кармана трамвайный билетик, скатал в пальцах. Но острые ясные глаза Баторского по‑прежнему смотрели ему прямо в брови. Взгляд воспитанного человека. Не слишком пристальный, но и не бегающий.
За таким взглядом можно спрятать что угодно. Что же? Что?
— Вы замечали, что Жемчужный живет не по средствам?
— Это как?
— А говорили, за нос водить не собираетесь.
— Я прекрасно представляю, что такое жить не по средствам в прежнее время. Лихачи, «Вилла Родэ», хористки или балетные. Но как это выглядит теперь…
— Тратит больше, чем зарабатывает. Покупает какие‑то щегольские финтифлюшки. Женщины опять‑таки.
Зайцев с удивлением отметил про себя, что революция не внесла в понятие новизны.
Баторский задумался.
— Если у Жемчужного и были какие‑то неподобающие знакомства вне школы, он их вне школы и поддерживал.
— Вы были не против, что инструктор ККУКСа подрабатывает?
— Простите?
— Выступает как наездник.
— Если бы я был против, духу его бы здесь не было. Его прямым обязанностям занятия на ипподроме не мешают. Не мешали, — поправился он. — Напротив. Давали ездовую практику. И потом, наездник — это вам не просто шофер — от старта до финиша и до свидания. Он еще и тренер. Он ведет работу, раскрывает потенциал лошади. Накапливает знания. И применяет их здесь.
