Женщина сидела на ступеньках крыльца, завернувшись в шаль, повесив голову. Лунный свет лежал у нее на темени, на плечах. По силуэту прически Зайцев понял, что это Зоя.
Она его не видела.
Не двигалась. Никого не высматривала. Возможно, кого‑то ждала? Возможно, ей просто тоже не спалось в непривычной духоте и она искала прохлады, свежего воздуха. Сидящая вдруг подняла голову — точно услышала что‑то. Или почувствовала чужой взгляд?
Зайцев тихо задул свет, пока она не успела на него обернуться.
Ему снилось, что на грудь ему жаркой тушей сел Коптельцев. Жар от его задницы давил, расползался, мешал дышать.
Зайцев очнулся, жаркая тяжесть не ушла. Он нащупал рукой — мех. Сердито спихнул хозяйского кошака. Тот мягко упал на пол — на все четыре лапы, как у их племени водится. И Зайцев снова провалился в сон — уже без сновидений.
* * *
— Ах! Я думала, вы одетые!
В один миг Патрикеева, выронив полотенце, запрыгнула обратно за занавеску. Зайцев судорожно обернулся простыней. В окно било пронзительное, не северное утро. Рука опасливо поставила за занавеску кувшин с водой, нога придвинула тазик. Зайцев смущенно пробормотал: «Спасибо», поднял с пола полотенце.
Пощупал щетину. Крикнул за занавеску:
— Извините, у вас миски неглубокой не найдется?
Мыло, кисть, бритва болтались в полупустом сидоре.
— Найдется, найдется, — быстро пропела Патрикеева.
Зайцев послушал ее торопливые шаги — она каталась туда‑сюда по комнате. Двигала ящиками, поскрипывала дверцами. И бормотала:
— Где же тут мисочки такие?.. Вроде бы видела… Только где? Валя, ты мисочки здесь такие не видел? — Хозяин пробормотал что‑то неразборчиво. — А я вроде видела. Но где?
Содержание этого диалога несколько озадачило Зайцева. Но не слишком — не успело. Просунулась рука с жестяным ковшиком.
— Подойдет?
Зайцев ответил:
— Годится, спасибо.
Когда он вышел, все уже сидели за столом. Сам «хороший человек» Валентин Патрикеев — молодой и в кудрях, но, несмотря на молодость, уже немного располневший: над краем партийной толстовки нависал зарождающийся второй подбородок. Напротив него Патрикеева — быстрая, по‑среднерусски круглолицая, крутобокая, круглоглазая. И Зоя — она была немного бледна и сидела излишне прямо.
— Прошу — завтракать! — пропела Патрикеева.
— Прошу, прошу, — приветливо двинул стулом, переместил газету хозяин.
Поганый кошак вертелся тут же.
У ножки стула Зайцев заметил телячий портфель: хозяин убегал на службу.
И чулки.
Заграничные, шелковые. Совсем как Зоины. Вот только обтягивали они крупную твердую ногу Патрикеевой. Хозяйка перехватила взгляд гостя, со стуком убрала ногу под стол, под холщовую скатерть.
Зайцев вернул Зое книгу.
— Простите, одолжил.
Она кивнула. Положила книгу рядом. Хозяин тотчас макнул глаза.
— Вы читали «Тихий Дон»? — оживленно завязал разговор Патрикеев. У него был голос опытного выносливого болтуна: слова сыпались как горошины. — Как вам понравилось?
— Интересное произведение, — обтекаемо высказался Зайцев, садясь. Что Патрикеев намерен докладывать о каждом их слове и шаге прямо товарищу Емельянову, он не сомневался; для того их с Зоей и поселили не в какой‑нибудь Дом колхозника или общежитие, а в этот хорошенький маленький домик. Зайцев только не знал — один ли Патрикеев или и жена его тоже. А впрочем, без разницы.
— В прессе была дискуссия, — вкрадчиво продолжал Патрикеев. Безличная манера, привившаяся на собраниях в Ленинграде, похоже, в Новочеркасск этот новый стиль тоже успел дойти: «есть мнение», «бытуют представления», «слушали», «постановили». Зайцев сразу оглох ко всему, что Патрикеев сказал, говорил и только намеревался сказать, и придвинул к себе тарелку с кашей.
Патрикеев вещал.
— Да, любопытно, — только и вставлял Зайцев изредка, отталкивая ногой кота — тот крутился под столом среди ног, выпрашивая подачку.
— Любопытно, вы находите? А я не понимаю, как это: если есть подозрения, что товарищ Шолохов совершил литературное воровство, плагиат, то эти подозрения должны быть вынесены на партийное обсуждение!
— Вот вы скажите ваше мнение! Вы культурный товарищ из Ленинграда! — встряла Патрикеева.
— Товарищ Патрикеева преподает русский язык и литературу в местной школе, — сдавленно подала голос Зоя.
Зайцев поднял на нее взгляд от тарелки.
— Я в литературе не разбираюсь, — пожал плечами Зайцев.
— Но вы же читали? — пристал Патрикеев. — В прессе поднимался вопрос относительно товарища Шолохова, что…
Но в этот момент Зоя резко встала, «извините» — и стремительно вышла из‑за стола. Ринулась сквозь сени. Хлопнула дверь.
— Что такое? Что такое? Что я сказал? — засуетился Патрикеев. А глаза — забегали.
— Одну секундочку. — Зайцев поднялся.
«Хорошие люди» не двинулись с места, только посмотрели друг на друга. «Оба стучат», — сделал вывод Зайцев.
Еще в сенях он услышал нутряной звук. А когда выглянул во двор, Зоя уж отплевывалась, утирала губы тыльной стороной ладони.
— Не смотрите, — сердито приказала она. А потом стала приминать траву носком туфли с бантиком. Вернее, не траву, а что‑то в траве.
— Зоя, перестаньте…
— Я в порядке.
— Вам плохо. Вы явно больны.
— Мне хорошо. С чего вы решили… Мне — хорошо!
Ему пришлось посторониться. Зоя, не глядя на него, вошла в дом.
Теперь она в самом деле выглядела лучше — порозовела, оживилась. Зайцев решил, что уже в конторе НКВД сбагрит ее куда‑нибудь. Под предлогом липового задания. Сделать и напечатать выжимку какого‑нибудь толстого скучного тома или местных газет за неделю. Пожалуй, газет правдоподобнее. В трех экземплярах.
Найдя решение на сегодня, он повеселел.
Снова опустил ложку в кашу.
— Вы сейчас куда? — не удержался Патрикеев.
— В НКВД, — с оттенком удивления ответил Зайцев.
Патрикеев кивнул. Но успел глянуть на жену.
Ушел на службу Патрикеев.
Патрикеева, увидев, что Зайцев потянулся за кепкой, тотчас накинула на плечи шаль.
— Я вас провожу!
Но и это не испортило Зайцеву настроения. Он правда думал начать день с визита в НКВД: уладить питание — выправить карточки в местную столовую.
Новочеркасск казался Зайцеву все симпатичнее. Приветливее топорщились тополя, акации выглядели мило‑растрепанными. То ли дело было в сытном завтраке, то ли в том, что немного походило на питерскую Коломну. Для полного сходства только недоставало неба и камня, а Коломне — зелени.
