Она не ответила. Вдела одну ступню, топнула.
— Я что‑нибудь придумаю. Вернее, все уладил.
Она по‑прежнему молчала. Топнула второй. Прошла через всю комнату. Осмотрела свои ступни, как будто они были чужими. Сняла туфли. Рывком выдернула из‑под кровати чемодан. Уложила туфли.
— Вы мне обещаете?
Зоя посмотрела ему в лицо. Нахмурилась. Задвинула чемодан под кровать. Потом лоб ее разгладился.
— Я вам обещаю.
* * *
— Воображаю, что вам наговорила обо мне эта пустоголовая канарейка Кренделева! — сказала она, пропустив Зою вперед, в комнату. — Но не дала Зое возразить: — Нашли кого слушать! Надеюсь, вы не стали ее слушать? Да садитесь.
Дорога с рынка Зою утомила. Но торговаться там покупательница боялась.
Зоя села. Потупила взгляд на вышитые крестиком букеты на скатерти и успела пролепетать только:
— Да я, в общем‑то…
Панкратова милостиво кивнула:
— И правильно сделали! Это сплетница, каких мало. Бедный Кренделев из кожи вон лезет, чтобы ей предоставить наряды, парикмахерш, маникюрш. Тряпка, а не мужчина. «Нюточка привыкла»! А Нюточка эта на самом деле служила подавальщицей в профессорской столовой. Там она — «привыкла»! — к нарядам и прочему — на профессорских женах… А липстик не забыли?
И снова Зоя не успела вставить ни слова. Только кивнуть.
— Вы здесь поосторожней. Если не будете осмотрительны, то и глазом не успеете моргнуть, как наживете врагинь. Это же клубок змей!
Она вывернула патрончик. Глаза блеснули.
— Да, цвет интересный. Интересный цвет.
— Диабль роз.
— Это так называется? Да, Франция — родина роскоши. Но естественная красота важнее! А что еще у вас есть?
Зоя потянула из‑за пазухи трикотажный рукав. Панкратова трещала:
— Я не сплетница, мне можете верить. Они вам задерут носы по первости. Каждая ведь видит уже себя маршальской женой. Ждет не дождется, что уж ее‑то супруг первым выбьется. Я не такая… Это шелк?
— Это натуральный шелк.
— А посмотреть поближе?.. Хороши будущие маршалы! Этот Журов, с которым они тут все носятся. Он ведь содержит две семьи, представляете?
Насладилась эффектом.
Потом стала щупать материю.
— Примерять можно?
— Пожалуйста.
Панкратова ушла за ширму.
— Любовницу? — удивилась Зоя, стараясь не выдать свое смятение и особое любопытство. Из‑за ширмы слышался шорох снимаемой одежды. — А жена что?
— Которая? — отозвался голос из‑за ширмы. — Они обе — жены.
— Как такое может быть?
— А в неразберихе лет десять тому назад и не такое было можно. Все еще было такое путаное: то ли отменили церковный брак, то ли нет, то ли записаться достаточно, то ли надо разводиться, то ли можно самим разойтись. Вот и вышло… Причем с той, первой, он вовсе не порвал — деньги посылает. У него же там ребенок! Дочь! Вы представляете, сколько ему денег на это надо?
Зое не понравилось углубление в тему. Ее наряды, ее духи, ее чулки тоже были куплены не на зарплату скромной служащей Смольного.
— А куда смотрит партийная организация? — спросила она.
— А туда и смотрит. В окно, наверное. Игнорирует сигналы.
Из чего следовало, что часть их испустила сама Панкратова. Она вышла. Надув губы, попыталась заглянуть себе за плечо.
— Вам идет.
— Вам в вашем положении такой все равно уже не нужен. Не скоро понадобится, — поправилась она. — А может, и вообще не понадобится; многие так полнеют. У нас этого добра, к счастью, нет. Детей в смысле. На спине не морщит?
— Нет.
— Это вы, может, так говорите. Чтобы только сбагрить мне этот джемперец.
Зое хотелось сказать: «Не хотите — не берите». Но при мысли о рынке ноги протестующе загудели. Хотелось лечь.
— Сбросите цену? — пристала Панкратова. — И сойдемся.
Сняла с плеча невидимую нитку.
— Джемперец‑то очень не новый. Этот Журов всем им глаза застил. Отличник, «золотая голова». Так мозги им, дуракам, запудрил. Только не мне! Меня не обманешь. Меня никто не проведет. Этот их Радзиевский, красавец так называемый писаный… Хлюст, на мой вкус. Вы его видели? Тоже, скажете, красавец?
Зоя помотала головой.
— Я не видела.
— Ничего не потеряли! Уж не знаю, откуда эта репутация красавца. И тоже… Я беру.
— По бабам бегает?
— Бабы сами по нему бегают. Только зря это. Толку от него — нуль.
— Импотент?
— Хуже. Помешан на книжках. И главное, покупает — какие‑то все грязные, старые, рваные. В Питере он на развалах книжных так и пропадал. Несет рвань какую‑то, будто драгоценность. Я как услышала, сколько он за эту дрянь заплатил, так чуть на месте не упала. Не буду вас даже и пугать — в вашем положении. А сам сияет. Ну в своем ли уме? Спорю: он их не читает даже. Нет, такого и даром не надо! Еще и бегать за ним? Увольте. А по бабам бегает — это Тихонов. И липстик этот тоже возьму. Для смеха разве.
— По бабам?
— Я‑то ему сразу показала, что здесь ему ничего не улыбнется.
Тонкие губы решительно сжались, как будто развратный курсант Тихонов уже стоял здесь, спустив брюки.
— Известного сорта бабы. С его‑то внешностью… Ничего не поделаешь, приходится за удовольствия платить. Даром он никому не нужен. Разве только в Луна‑парке, в цирке. А Ниорадзе! Душенька, только я вас уболтала!
— Нет‑нет.
— Я же только чтобы вас предупредить. По‑дружески. Я возьму и липстик, и джемперец. Вы сколько за них хотите? А потом я вам о Ниорадзе этом расскажу. И про остальных тоже. А то вам сплетницы наши потом законопатят уши. А вам нужна правдивая взвешенная картина. Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет. Да‑да, я между прочим, тоже интеллигентная. Я вам эту картину предоставлю.
— И липстик тоже продали уже? Ну входите, входите же.
Анюта Кренделева быстро высунула голову в коридор. Повертела направо, налево — не видел ли кто.
И, заперев дверь, обратила расстроенное личико на Зою. Ротик пополз в сторону: киса, казалось, вот‑вот всхлипнет.
— Но мне так хотелось липстик. — Топнула ножка. — Эта дылда Панкратова. Вобла облезлая. Зачем ей липстик? Зачем вы к ней пошли? Ее ведь ничего уже не украсит. А туда же. Все свихнулись точно с этими бегами. Как бы вырядиться. Других уесть. Только ей ничего уже не поможет!
