Анна видит, как у него в глазах сгущаются деньги, целые золотые сверкающие стаи денег.
Они оставили Руби спящей наверху, и Анна поднимает глаза к потолку. Дом ее родителей стоял так уединенно, был настолько сам по себе; одинокий корабль для них и двух их дочерей. Здесь, с кофейней и квартирами, все становятся частью общей массы, как паззл из людей. Так смешно думать о том, что она будет наверху ходить по дому, а внизу совершенно чужие люди станут пить кофе и заводить музыкальный автомат, который Льюис планирует приобрести. Ей хочется рассмеяться, но она вовремя себя одергивает. Она не хочет Льюису ничего испортить.
31
Никудышные фермеры
21 ноября 1983
«Дорогие Мик и Барбара».
Это Элизабет заставила меня написать письмо.
– Я чувствую себя такой виноватой перед твоей матерью, – мягко сказала она утром. – Я понимаю, что она переживает, из-за Тома. Когда он не у меня на глазах, я думаю обо всяких ужасах, которые могут с ним произойти. Едва с ума не схожу, представляя все это. Ты ведь не сказала родителям, куда отправилась, правда, дорогая? Я правильно услышала вчера вечером? Потому что, если сказала, они могут за тобой приехать и обнаружить нас здесь, а я не уверена, что это будет хорошо.
Она прикусила губу.
– Что будем делать? – прошептала она.
Тут мы и договорились: я им напишу, что жива. Но я втайне пообещала себе, что письмо это никогда не будет отправлено.
Я и не думала писать письмо, но стоило мне вывести их имена, как я словно притащила Мика и Барбару в этот дом. Они вздыбились с листа, шумно, как звери – ругаясь, визжа и ссорясь.
«Дорогие Мик и Барбара,
Вы не знаете, где я».
Я выглянула из окна в сторону леса. Подумала о них, о том, как Барбара плачет, Мик крушит все вокруг, а я смотрю на это сверху, как птичка.
Шарик стержня красиво скользил по бумаге.
«Более того, вы не заслуживаете знать. Ну, может быть, ты заслуживаешь, Барбара, но беда в том, что ты всегда делаешь, что он скажет, так ведь? Ты позволила ему избить меня в месиво, и что ты сделала? Принесла мне тарелку супа. Спасибо огромное».
В комнате, где я сидела, была ваза с сухим лунником, а на окнах – китайские фонарики. Они казались такими старыми, словно вот-вот распадутся. Мне почему-то было невыносимо думать, что я увижу, как они рассыплются в труху. Я пососала кончик ручки. Теперь, начав, я чувствовала себя обязанной закончить – даже пусть письмо никогда и не будет отправлено.
«Однажды я найду своих настоящих родителей, и, Мик, тогда ты не уйдешь от моего папы. Ты узнаешь, каково это, когда тебя размазывают по полу. Узнаешь, каково плакать, пока в голове не зазвенит. А еще…»
Я посмотрела на страницу.
«…еще, Барбара, тебе надо, мать его, кое-что знать. Я раньше не говорила, потому что а) не хотела тебя расстраивать, б) меня опять могли по полу размазать. В школе есть одна девочка, Сандра. Ей всего шестнадцать, Барбара, и знаешь что? Я видела Мика с ней, они выпивали. Меня от этого наизнанку выворачивает. Я правда не понимаю, что вообще и с какой стороны в нем может привлекать».
Тут меня схватил за горло прежний страх, из-за которого вся кровь в мгновение отливала от сердца, словно то, что я писала Мику, приблизило его ко мне. Я принялась покрывать лист каракулями случайных бессвязных мыслей.
«У меня, в общем, все в порядке, Барбара. Пожалуйста, не волнуйся.
Наверное, иногда мне жаль, что я его ударила той доской. Не всегда, иногда я этому рада.
Я скучаю по бабуле.
Вчера плакала, пока не уснула».
Я остановилась. Я чувствовала, что накрутила себя, и у меня в глазах стоят слезы. Нарисовала в углу несколько цветочков.
«По тебе я тоже иногда скучаю, Барбара. Тут люди такие все из себя. В доме полно всяких штук, и я думаю, ооо, Барбаре бы это понравилось, а потом понимаю, что ты никогда этого не увидишь. И, может быть, я тебя больше тоже никогда не увижу, и когда я об этом думаю, мне очень грустно…»
Элизабет выглянула из-за двери.
– Закончила?
– Вроде да.
Я вытерла глаза, подписалась внизу и сунула письмо в конверт.
Потом надписала адрес, и она положила письмо во внутренний карман жакета.
– Я могу его отправить, – в панике сказала я. – Если ты дашь мне марку.
– Не волнуйся, – твердым голосом ответила она. – Я сама его отправлю.
Ее быстрые зеленые глаза задержались на моих голых руках, и я подумала, рассказал ли ей Том о тенях синяков, которые видел в тот день в школе, и не потому ли она разрешила мне остаться. Я не знала, что смогу его обругать, но тут сделала это. Про себя.
– Пойдем, давай прогуляемся. Я тебе все покажу.
Элизабет переоделась, вместо вчерашней зеленой юбки на ней были мужские твидовые брюки, и по тому, каким мешком они на ней висели, было ясно, какие худые у нее бедра. Она несла на плече лопату. Дыхание Элизабет паром повисало над полем. Оно казалось чем-то очень человеческим, выписанным в воздухе, нитью, которую спряла для меня Элизабет из тепла, шедшего из глубины ее тела. Я шла, держась за эту нить, чувствуя, что она оставляет след, чтобы я знала, куда идти. День стоял холодный и ясный, земля под ногами была тверда от мороза.
В поле виднелась пара разваливавшихся фургонов, парусина на которых была расписана от руки петлистыми цветочными узорами, а рядом с ними торчали голые кости вигвама, лишившегося покрова.
– Раньше сюда приезжали люди, работать на земле с моими родителями, – объяснила Элизабет своим взрослым голосом. – Теперь, конечно, когда бесплатные развлечения кончились, их и след простыл. Только один еще появляется, из тех, кто бывал раньше, иногда он пользуется нашими подсобными помещениями.
Она оглянулась.
– Надо нам найти тебе нормальные сапоги, – сказала она, кивая на мои башмаки, казавшиеся на красной мерзлой целине дешевыми и тонкими. – В кладовке каких только нет. Уверена, мы тебе что-нибудь подберем.
Я вспомнила о своих вещах, оставленных в норе. Они, наверное, уже полны кроличьего помета.
– Вот.
Элизабет остановилась возле рядка ярко-зеленых листьев, выглядевших упорядоченно среди неопрятных сорняков.
– Думаю, на обед у нас будет пастернак.
Она принялась беспорядочно тыкать лопатой в твердую землю. В конце концов вышел первый клубень, облепленный мокрой грязью. Казалось, его длинный кончик тянется из земли целую вечность, как корень зуба. Элизабет для подобной работы была слишком худой. Ее узкие кисти покраснели от холода.
– Хочешь, я этим займусь? – спросила я.
