Анна вспоминает своего отца – хорошего, терпеливого человека. Он в самом сердце носит порядочность, как часть себя, не как костюм. Он бы скорее сердце себе вырвал, чем позволил вовлечь себя во что-то подобное.
– Как вышло, что ты сбежал? – спрашивает Анна, как только Льюис возвращается домой. – Что случилось, почему ты оказался единственным, кому удалось уйти? Тебя теперь станут искать. Ты это знаешь, поэтому в Париж хотел уехать, так?
Он тяжело садится, открывает рот, собираясь возразить, но Анна так и не узнает правду, даже не поймет, был ли вообще ответ, потому что лицо его превращается в жуткую пугающую маску.
42
Куколка
22 декабря 1983
Я хотела умереть, как Криспин.
Заперлась в библиотеке, Том пришел, колотил в дверь и кричал:
– Прости нас, прости, прости. Пожалуйста, прошу тебя, мы просто были в отчаянии. Прости меня, Руби.
– Прекрати, – рявкнула я из-за двери. – Если ты не заткнешься и не уйдешь, я сожгу к чертям собачьим ваш дом. Вы оба мне с самого начала врали. Вы меня тут держали обманом. Ненавижу вас.
Том замолчал, но я слышала, как тяжело он дышит за дверью.
– Уроды вы, ублюдки вы конченные. Я думала, вы моя семья. Вы мне позволили остаться только из-за этого. Вы меня ни капли не любите. Просто использовали. Вы такие же, как Мик и Барбара.
Я свернулась у двери, положила руку на деревянную панель, как будто молча, тайно тянулась наружу, и заплакала.
– Поэтому вы и хотели, чтобы я тут жила. Потому что я его вижу, а он мертвый. Понятно, ты удивился, когда я его в тот день увидела в школе. Вы пытаетесь удержать его среди живых, но ничего не получится. От этого случаются всякие ужасы, идиот ты безмозглый. Ты что, не понимаешь?
Я стукнулась головой о дверь от злости.
– Ты меня использовал, скотина.
Через какое-то время звук его дыхания стих, воцарилась тяжелая тишина, и я поняла, что Том ушел.
Всю ночь я не гасила свет, дремала и просыпалась. Утром меня снова стали звать из-за двери, на этот раз Элизабет.
Я выключила свет, занавески оставила задернутыми. Когда снаружи рассвело, я стала различать только очертания мебели в сумраке. Элизабет опять заговорила, голос ее походил на блеяние козы, дрожавшее близко-близко. В конце концов я увидела, как под дверь сунули записку.
«Сестра. Пожалуйста, выходи. Мы тебя любим».
Я смотрела на листок, пока он не расплылся у меня перед глазами. Завернувшись в одеяло, я повернула в замке ключ. Дверь со щелчком открылась. Элизабет стояла в полосе падавшего из коридора света, волосы у нее были спутаны и торчали надо лбом.
– Хочешь посмотреть, где он похоронен? – спросила она.
Мы шли строем.
Солнце поднималось по ту сторону поля, огненный шар, из-за которого день почему-то становился еще более зимним. Его кровавые тона полыхали на поверхности озера, к которому мы направлялись.
– Куда мы идем? – спросила я.
Элизабет обернулась.
– Тут недалеко.
– Хочешь сказать, он где-то здесь?
Она кивнула и двинулась дальше.
Я посмотрела на них двоих, шедших впереди. На всех нас была та же одежда, что и вчера утром. Я заметила, что от пальто Тома почти оторвался рукав, и под ним то и дело мелькает белая рубашка, и меня это ошарашило, как бывает, когда увидишь, что птица нагадила на одежду. Мы не какая-то там счастливая троица, подумала я, мы – просто трое грустных вонючих детей. Потерянных и одиноких. Четверо, если считать того, который лежит в могиле где-то неподалеку, и черви переправляют его в другой мир. Я ошибалась, когда думала иначе. Вслед за Элизабет мы повернули и стали торить тропинку вокруг озера; под нашими ногами хрустела жесткая от мороза трава.
– Я никогда так далеко не заходила, – сказала я.
Элизабет кивнула.
– Мы подумали, что для него безопаснее быть подальше от дома, но иногда ночами мне так хочется, чтобы он был поближе.
Сейчас она говорила тихо, вся взрослость из ее голоса ушла. Еще она словно стала меньше, ее крохотные ключицы торчали наружу. Внезапно она показалась мне самой младшей из нас троих.
Том молчал, повесив голову. Глядя на него, я ощущала, как во мне клокочет ярость. Его предательство было хуже, мы объяснились друг другу в любви, мы иногда лежали, как надгробия королей и королев, рядом, – а он все это скрывал, он все от меня утаил.
– Так мы поделились всеми тайнами, да?
Спина Тома напряглась. Он понимал, о чем я.
Когда мы зашли в рощицу на другой стороне озера, Элизабет положила на мой рукав свою длинную белую руку.
– Здесь, – сказала она.
Среди деревьев воздух казался мягче; из-за того, что сюда не проникало солнце, тут еще кое-где лежал снег. Комья снега были разбросаны по мшистым кочкам у нас под ногами, как континенты на карте. Рядом чуть волновалось озеро, точно в нем было свое течение.
Я посмотрела вниз.
– Где могила? Вы ее обозначили?
В глазах у Тома сверкнула боль.
– Нет, Руби, не там. Подними голову.
Мой взгляд медленно пошел вверх.
– О господи, – выдохнула я. – Что вы сотворили? Что такое вы двое сотворили?
Между двумя деревьями было подвешено что-то белое, как чудовищная куколка. Под ветром она едва заметно, тяжело покачивалась.
Том обхватил себя за локти.
– Элизабет не могла вынести, что его похоронят. Я-то был за то, чтобы природа все сделала сама, но для Элизабет это невыносимо.
– Ненавижу природу, – зло сказала Элизабет.
Я не могла отвести взгляд от того, что висело между деревьями.
– И…
Сверток слегка повернулся, как живой.
Том меня перебил.
– Я читал в библиотеке о египетских мумиях. Попробовал начать… осуществить… – он согнулся и посмотрел в землю, – потрошение, но не смог, просто не смог. И тогда принес бочонки с солью из кладовки. Это ужасно, понимаю, выдумать такое, но я знал, что идея сработает. Родители ею запаслись, думали заготавливать мясо. Это консервант. Я засыпал его солью, потом нарвал простыни и запеленал его. Когда я закончил – в гостиной, на ковре, – он был похож на огромного червяка.
Элизабет положила руку на голову Тома.
– Ты очень храбро поступил, – жалобно сказала она.
Ее худые плечи еще сильнее ссутулились.
– Я видел в одной из надворных построек старый полотняный гамак, он меня и навел на мысль, – продолжил Том. – Но он весь сгнил, поэтому я взял вместо него парусину с вигвама и веревку.
