Том и Элизабет выглядели на нашей маленькой кухне так странно – Том, выставивший ноги вбок со стула, и Элизабет с волосами, ярким пятном горевшими в комнате.
– По-моему, ей нехорошо, – произнесла я. – И она совсем одна. Она говорит, Мика уже не первый день нет.
Солнце садилось по-зимнему: рано, низко, светя холодными лучами сквозь черные стволы голых деревьев. В этот миг мне показалось, что оно следит за мной весь день, как камера или огромный красный глаз бога, записывает дневные события.
Дом родителей Сандры был в трех деревнях от нас. В саду перед домом стояла сырость. С клюва пластмассовой птицы, сидевшей на верхушке шеста в саду, капала вода. На меня надвинулись белые пластиковые рамы, и дом показался мне великанской головой, нижняя половина которой ушла в землю. Машина Мика стояла сбоку от дома.
– Не ходите со мной, – сказала я. – Ждите здесь.
– Я встану так, чтобы тебя видеть. Если он попытается что-нибудь с тобой сделать, я ему руки-ноги оторву, – ответил Том.
Я зашагала по мокрой бетонной дорожке, и что-то мелькнуло в темном окне, но, когда я позвонила в дверь, ответа не было. Опустившись на колени на холодное крыльцо, я открыла щель блестящего пластмассового почтового ящика. В нос резко ударила волна теплого воздуха, пахшего маслом для жарки и мясом. Я стояла долго, думая, что сказать. Дождь, собравшийся на крыльце, просочился сквозь заплатки моих джинсов.
– Ты дрянь, – наконец произнесла я.
В доме было тихо. Я знала, что он меня слушает.
– У тебя есть жена, ее зовут Барбара. Была дочь, ее звали Руби. Только она тебе больше не дочь, потому что ты ее подвел. Барбара совсем больная, а ты сбежал с девчонкой, которой едва шестнадцать исполнилось.
Последние слова я выкрикнула.
В доме что-то зашуршало.
– Поверить не могу, что ее родители позволили тебе жить с ней прямо здесь, что они за люди такие? Надеюсь, они это слышали.
За дверью раздался шорох, и она открылась, так что я едва не ввалилась в прихожую. На пороге стояла мать Сандры в голубых тапочках.
– Я хорошая мать! – заорала она. – Нечего мне говорить, что плохая.
Когда я бежала по дорожке, Том крикнул из окна машины:
– Давай, поехали. Ей я руки-ноги отрывать не собираюсь.
Позже я слышала, как завелась машина Тома, стоявшая у дома Барбары, потом уехала, а на меня обрушилось уныние, какого я прежде не чувствовала – даже в ту ночь, когда забралась в дерево, где теперь спрятано тело Криспина. Я подождала сколько смогла, чтобы они добрались домой, прежде чем набрать номер Тома, представляя себе, как звонит в обширном гулком вестибюле телефон.
– Руби?
– Привет, Том.
Я плотнее прижала трубку к уху.
– Как она?
– Я ей только что налила чашку чая, но, честно говоря, мне захотелось на нее этот чай выплеснуть, когда я вошла. Уж поверь, она изобразит совсем больную, чтобы мне стыдно было уйти. Все время повторяет: «Так ты у Элейн не была, что, совсем не была?»
– Что с ней?
– Не знаю. Я все время повторяю, что надо врача вызвать, но она не хочет. Говорит, смертельно боится врачей. Не знаю, что делать.
– Мы тут по тебе скучаем.
– Я по вам тоже.
– Уже ведь почти Рождество, да?
– Да, через два дня. Но не чувствуется, правда? Вы уже знаете, что будете делать?
– Что-нибудь приготовим. Погуляем. Вспомним… А ты?
– Не знаю. Здесь ничего нет. Даже мишуры на зеркале. Я не сказала Барбаре, что знаю, где Мик. Она и так расстроена. Обещала, что завтра схожу с ней на уборку, у нее новая работа. Хозяйка хочет, чтобы к гостям на Рождество все было прибрано, и Барбара волнуется, как бы не упустить заказ, потому что она уже столько работ потеряла. Но на вид мама такая слабая. Как у вас там?
– Тихо. Тихо-тихо. Как в могиле.
Мне было противно снова лежать в своей узкой кровати. Говорят, что когда уезжаешь, меняешься ты сам, но мне казалось иначе. Больше было похоже, что все вокруг меня незаметно изменилось, так, что это трудно было уловить. Банки на буфете были в основном те же самые, но все немножко сдвинуты со своих мест. В некоторых опустился уровень джема и маринадов, и по какой-то дурацкой причине я с ума сходила, пытаясь вычислить, в каких именно. Все стало выглядеть старше или мне казалось? Краска на перилах облупилась чуть сильнее? В гостиной всегда было пятно на ковре под телевизором? Кое-что вовсе исчезло: например, белая с синим кружка, из которой я всегда пила.
Синди и Пол, правда, по-прежнему были в своем домике; я заметила их с кровати. Они оба лежали у подножья лестницы, наверное, свалились, пока меня не было. Почему-то я вбила себе в голову, что они одни по мне скучали. Я почти видела, как они, распластавшись по полу, ползают из комнаты в комнату и ищут меня.
47
Потаскухина пряжа
24 декабря 1983
Мы с Барбарой поехали на автобусе на ее новую работу. Судя по всему, никто больше в Сочельник трудиться не вызвался. Снова светило зимнее солнце. Оно стояло низко и мерцало между голыми темными стволами, пока мы ехали. Барбара рядом со мной казалась крошечным украшением, она уменьшилась в размерах.
– Так ты его видела? – все спрашивала она, отворачиваясь от окна. – Ты прямо видела Мика?
Она это из меня вытянула.
– Нет, но слышала.
– Что он сказал?
– Ничего, просто шатался по дому.
– Так, может, это и не он был?
В ее голосе звучала надежда.
Я вздохнула.
– Может быть, Барбара.
Она фыркнула.
– Ты теперь стала звать меня Барбарой, да?
– А как ты хочешь, чтобы я тебя звала?
Она снова фыркнула.
– По-моему, Барбара – нормально. Если вдуматься.
Дорога перед нами вошла в лес, и деревья встали короной вокруг россыпи домов.
– Нам здесь выходить, – сказала Барбара.
К тому времени, как мы прошли через деревню, солнце скрылось, и небо стало белым от облаков. День был из тех, когда кожа мира натянута и тонка. Я оглянулась и заметила очертания Тени, взбегавшего со склоненной головой на холм позади нас. Рядом с нами пробиралась сквозь деревья рыжая собака. Я остановилась и прищурилась, глядя вдаль. В такие дни трудно понять, что я на самом деле вижу. Что-то в собаке меня зацепило, хотя она обнюхивала землю и махала хвостом, как обычная живая дворняга. Но я заподозрила, что она «закольцована» и что если завтра я опять сюда приду, она будет делать то же самое. Мы прошли мимо деревенского паба и добрались до ряда домов, сплошь особняков, стоявших поодаль от дороги.
