Я передергиваюсь при мысли о том, чтобы служить Сандре пластмассовой болванкой.
– Не знаю. Пока не могу об этом думать. – Я делаю паузу. – Я теперь вообще-то совсем не возражаю против детского дома.
– Что, вообще без родных жить?
– Родня для меня была сплошным разочарованием.
Произнося эти слова, я понимаю, что так и есть: год назад я бы душу продала, чтобы переехать к настоящему отцу. У меня даже кости ныли, так я этого хотела. А теперь мысль о детском доме мне и правда нравится. Я позвала родителей, и они пришли. И как пришли. Теперь мне жаль, что я это затеяла. Не было никаких именинных тортов – розовых или украшенных свечами и фруктами. Родители мои оказались не лучше других. Осторожнее надо мечтать. Я позвала отца, и он пришел – Блэк, черный, как ночь. Он даже не хотел признаваться, что узнал меня. Вот сколько я для него значила – его единственная дочь.
– Просто не высовывайся, и все у тебя будет путем. Тебе надо научиться, Руби, научиться не высовываться. Мы все этот урок рано или поздно усваиваем.
Мик встает, и я вижу, с каким облегчением он понял, что я не ухвачусь за предложение жить с ним и Сандрой. Я даже не тружусь сказать ему очевидное: она с ним не останется надолго. Он для нее – просто возможность выбраться из леса.
Мик бросает на меня грустный взгляд и кивает. Он замерз, ему надоело – я это вижу. Он хочет домой, к Сандре, жить по новому плану и отбросить прошлое.
– Да, Барбара велела передать, что отвезет тебя к ней на могилу.
– К кому?
– К маме твоей.
– Ты хочешь сказать, моя мать похоронена здесь, в лесу?!
Я кричу, прижимая горшок рождественских роз к груди. Сначала ее вещи в коробке, теперь это. Все это время она лежала совсем рядом.
– Уймись. Она сказала, что приедет и заберет тебя завтра, в это же время, если хочешь.
– Передай, чтобы куклу взяла, – внезапно говорю я. – Когда поедет, пусть возьмет куклу, которая была у Анны в вещах.
– Зачем?
– Не знаю. Просто хочется взглянуть на нее еще раз.
– Ну да. Мне нужно туда заехать, забрать оставшиеся вещи, сегодня днем. Я ей скажу.
Я вижу, как Мик вздрагивает и впивается в меня взглядом. Опускаю глаза и понимаю, что он только что заметил наконечники своего воротника, висящие у меня на шее.
Когда он уходит, я кричу ему вслед:
– Какой была моя мать?
Но он не слышит, он так и продолжает вышагивать длинными ногами по мокрой траве.
Я долго сижу с рождественскими розами в руках. Возле мокрой клумбы появляется маленькая серая фигурка. Кривые чахлые ножки несут ее по траве, наискосок, поперек следов Мика.
Тень забирается рядом со мной на скамейку, и я ставлю ему под бок горшок с цветами. Он сидит и смотрит на них, словно это самое удивительное, что он когда-либо видел. Бутончики такие яркие, что кажутся цветной пленкой, наложенной на его чернобелую жизнь.
65
Пожар
12 января 1984
Я позвала маму и папу, и, кажется, волны, поднятые ими, все еще ложатся к моим ногам. Мой отец, Льюис Блэк, прибыл в виде письма. Оно пришло в хрустящем толстом конверте. Когда я открываю конверт, из него на белое больничное покрывало выпадает коробочка. Для начала я читаю письмо.
Дорогая Руби,
Так странно писать тебе, спустя все эти годы. Я подумал, что нужно. Я понимаю, что, если не свяжусь с тобой и не скажу, как поступить, ты будешь всю оставшуюся жизнь меня искать. Хочу объяснить, почему эти поиски ни к чему не приведут. Так странно, что мы встретились, когда ты не знала, что я твой отец, и что краткое время, что мы провели вместе, окончилось пожаром. Я хотел бы сказать тебе, что всегда собирался тебя вернуть, все эти годы, но мы оба знаем, что это чушь собачья. Если я и не добился в жизни ничего путного, то попытался хотя бы обрести некоторую честность. Возможно, тебе будет трудно в это поверить, учитывая, сколько всего случилось, но я не угадываю, что думают или не думают другие, уже нет – они сами решат, что и как, это не мое дело.
Самое большее, что я могу сказать, – это, наверное: у меня была смутная мысль, что когда я добьюсь успеха в жизни, приеду и отыщу тебя. На самом деле я так и не приблизился к этому, я всегда надрывался, дела шли то хуже, то еще хуже, только лучики света пробивались время от времени; бизнес, неудача, неудача и снова неудача, потом небольшой успех, который помогал мне продержаться еще немного. Может быть, мне нужно было попытаться наладить свою жизнь, найти работу – какую угодно, – которая позволила бы мне ровно встать на киль, но я просто не той породы, и на меня достаточно посмотреть, чтобы это понять. Все это понимали с первого взгляда. Мой отец так точно.
Руби, я уезжаю навсегда. Поджог – серьезное правонарушение, за такое власти меня просто так не отпустят. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Я сделал для тебя так мало, но это я сделать могу – позволь мне. Я говорю тебе все это, чтобы объяснить, Руби, чтобы спасти тебя. Ты меня больше не увидишь. В том, что я могу для тебя сделать, есть смысл, это нечто настоящее, не признание на открытке в коробке конфет, надеюсь, ты это чувствуешь; я – да. Пойми меня и действуй, исходя из этого. Твою вину я взял на себя.
Я хочу, чтобы ты знала, Руби, что, когда ты родилась, твоей матери едва исполнилось восемнадцать, а мне было девятнадцать. Извиняет ли это нас? Возможно. В то время я искренне думал, что тебе будет лучше с ее семьей. И, по правде говоря, после того как Анна умерла, мне стало трудно смотреть на тебя, не чувствуя, что сейчас у меня разорвется от вины и стыда сердце. Мы оба были молоды, мы были не готовы, но хотел бы я, чтобы ты увидела свою маму такой, какой увидел ее я, когда она сидела в послеродовой палате, держа тебя на руках, такая гордая и непокорная. Из-за этого я снова в нее влюбился, из-за того, что увидел ее такой. Я пришел в роддом только из чувства долга, сказать ей, что попытаюсь помочь деньгами, как смогу, но потом я опять влюбился, и случилось все, что случилось. Твоя мама старалась – но заболела. Не суди ее строго за то, что она заболела. Я должен был остаться с ней в день нашей свадьбы, а не убегать, пытаясь заработать деньжат. Я на самом деле это понимал, даже тогда. Она старалась изо всех сил, но я не очень старался, теперь я могу это признать. Мы были молодыми дураками. Не позволяй нашей дурости испортить тебе жизнь.
Я не могу отделаться от ощущения, что мы тогда стояли в начале спирали. Она уже выстроилась, и у нас не было выбора, нам оставалось только скользить по ее виткам. Твоя мама умерла в одиночестве; никто даже не догадывался, зачем она вернулась в лес, когда разбилась на машине, чего она хотела. У нее были проблемы с головой, Руби. Знай это.
Недавние события на холмах начались в то далекое время. Урожай, о котором ты знаешь, обязан был покрыть все долги. Обещания должны были исполниться, несколько человек, которые мне помогли, ждали своих денег и собирались вскоре прибыть. Огонь с этим покончил. То, что обещания я не сдержал, – это еще одна причина, по которой мне нельзя возвращаться.
