Он лежал на удобной кровати в комфортабельной палате. Воздух здесь охлаждался, освежался, ионизировался, но пах почему-то сырой землей. В окно весело светило солнце, но в душе царил полный мрак. Где-то в углу палаты стояла костлявая старуха в балахоне. Коса у нее уже была наточена.
Дверь открылась, и в палату вошел Миронников. Когда-то Аркадий Анатольевич ценил его и даже уважал, а сейчас смотрел как на прохиндея.
— Можно?
Севрюгин едва заметно кивнул. Миронников подошел к кровати, остановился и провел рукой по спинке кресла, давая понять, что в ногах правды нет. Но Севрюгин не подавал ему знак садиться.
— Вы, главное, не унывайте, Аркадий Анатольевич. Все будет хорошо.
Севрюгин усмехнулся. Где же хорошо, когда главная виновница всего происходящего не может дать показания в его пользу? Калинина заварила кашу, она же могла и расхлебать ее, но у девочки амнезия. Или притворяется?
— Да, Калинина не может говорить, но к ее случаю привлечено резонансное внимание. Возбуждено уголовное дело. Если мы еще и злодея возьмем…
— Кто это мы?
— Я же говорил, что нанял охранника. Он у них там, в больнице, местный Коломбо.
— Надо было посерьезней человека найти.
— Кто под руку подвернулся. Да и мужик сам по себе серьезный, с ходу во всем разобрался, со следователем вроде бы спелся. Работа идет полным ходом. Уверяю вас, Аркадий Анатольевич, все будет хорошо.
Севрюгин смотрел на Миронникова и жалел о том, что не мог сказать ему: «Ты уволен!» Ему очень хотелось увидеть на его лице досаду, злость, недоумение, все то, что испытал сам, когда понял, в какую западню попал. Он угодил в яму, которую рыл для Дианы. Для этой сучки, которая теперь уперлась рогом и не хотела идти на мировую.
Но сейчас нельзя увольнять Миронникова. Тот допустил непростительную оплошность, чувство вины заставляло его искать выход из ситуации. Может, лапками он шевелил и бестолково, но быстро. Глядишь, и взобьет молоко в масло. Они выберутся на поверхность жизни.
При разводе Севрюгин мог претендовать всего на десять процентов от подконтрольного ему финансового оборота. С одной стороны, это крохи, с другой — рычаг воздействия.
— Ты говорил с Дианой?
— Она не хочет меня видеть, — сказал Миронников.
— Достучись до нее и скажи, что если компромисса не будет, то я пойду на принцип. Пока это возможно, разорю свою собственную компанию! Ей достанутся только долги!
— Да я говорил. Не понимает!
— Еще скажи!
— Я-то скажу. Но вы же видите, что появилась возможность отбить все!
— Эта возможность даже не помнит, как ее зовут! — выдал Севрюгин и закрыл глаза.
В нем иссякли и силы, и эмоции. Закружилась голова, навалилась одышка. Он махнул рукой, отсылая Миронникова. Пусть проваливает. Но если до завтра компромисс не будет достигнут, то придется прибегнуть к крайним мерам.
Развод еще не узаконен, условия брачного договора не вступили в силу. Рычаги управления холдингом все еще в руках законного хозяина. Более того, уже определены активы, которые можно будет вывести в офшор на подставную фирму. Есть люди, которые этим занимаются. Севрюгину не хотелось убивать свое родное детище, но раз уж Диана не оставляла ему выбора, то ему придется сделать страшный для себя шаг и разорить свою компанию.
— Нет, я, конечно, поговорю, — как будто бы откуда-то издалека донесся до него голос Миронникова. — Но я не торопился бы.
Севрюгин мрачно усмехнулся краешками губ. О какой торопливости речь, когда уже поздно пить боржоми?! Не в том он сейчас состоянии, чтобы вершить великие дела. Счет уже идет на часы. Или даже на минуты. А на том свете миллионы не нужны.
Глава 4
Четыре комнаты, классический хай-тек, безупречная отделка, дорогая мебель, климат-контроль. Порядок в квартире идеальный. Глядя на Ирочку, трудно было представить ее со шваброй в руках, даже если она паровая.
Скорее всего, порядок в доме поддерживала приходящая горничная. Свои деньги она отрабатывала на совесть, потому и непонятно было, жила Ирочка с мужчиной или нет.
Мужских тапочек не видно, но не исключено, что просто убраны с глаз. Щетины, которая остается после бритья, на раковине нет. Хотя бы одна частичка обязательно застряла бы на видном месте. Зубная щетка в шкафчике умывальника.
Стиральная машинка с сушкой, значит, чистое белье на веревках висеть не может. Если оно не поглажено, то наверняка лежит в шкафу за дверцей. Хотелось бы глянуть, есть ли там мужские носки.
Игнат вымыл руки, прошел на кухню. Ирочка показала ему на стойку бара. Он сел на высокий стул.
Она подала ему чашечку кофе, усмехнулась и сказала:
— Долго ты ходил. Искал что-то?
— Не хотелось бы тебе врать…
— Чем там Леру ударили?
— Молоток, топор. Что-то тяжелое с тупым заострением.
— Разве заострение может быть тупым?
— Тупым может быть все.
— Надеюсь, мне это не грозит, — заявила Ирочка.
— Если ты все правильно сделала, то нет.
— Лера сказала мне про Севрюгина, про его договор. Я подумала, что надо будет наказать его.
— И попросила ее подменить договор?
— Ну, в общем, да.
Этот вопрос Игнат задавал не впервой, но и в этот раз Ирочка ответила уклончиво.
— А потом обстоятельства изменились? — спросил он.
— Да, изменились… — Ирочка заставила себя замолчать, не решаясь продолжить.
— Нельзя идти к следователю с такой вот неопределенностью, — заявил Игнат. — Может, я помогу ее убрать?
— А кто ты такой?
— Когда-то я был начальником уголовного розыска, майором полиции. Тогда еще милиции.
— Ты сидел?
— Хуже.
— Болел?
— Еще хуже.
— Севрюгин захотел, чтобы его завещание составил другой нотариус. Лена об этом узнала, проявила интерес. Оказалось, что в нем была упомянута и я. Мне достанется…
— Сто процентов от нуля равняются нулю.
— В том-то и дело!
— Выходит, ты наказала саму себя.
— Да, и решила все исправить. Вот и скажи, зачем мне избавляться от Леры?
— Но ведь это же ты уговорила ее подделать договор. Она могла рассказать об этом Севрюгину, а он — вычеркнуть тебя из завещания. Или уже?..
— Севрюгин ничего не знает, — заявила Ирочка и капризно скривилась.
Она смотрела на Игната как на досадное препятствие на пути к своей цели, вместе с тем старалась угождать ему. Ирочка рассказала Игнату обо всем, чтобы он не отправился к Аркадию Анатольевичу и не задал роковой для нее вопрос.
