— Это как?
— Наш человек под видом иностранца интересуется… ну, например, произведениями искусства, предлагает за них те же самые доллары… франки…
Вайнштейн сразу парировал:
— Но это должен быть человек, которого, во-первых, в Москве никто не знает; во-вторых, он должен владеть хотя бы одним иностранным языком; а в-третьих, он должен иметь опыт подобной работы — идёт-то он к бандитам, а не к тёще на блины. И где взять такого человека?
Отман молчал, понимая, что его идея попахивает утопией.
— Вы что-то хотите сказать, товарищ Юргенс? — обратился Петерс к человеку с бородкой, который до этого молчал.
— Я хочу сказать, что у меня есть такой человек.
* * *
— Ершов?.. Откуда ты взялся, ты же убит? — Алексей Балезин с неподдельным удивлением смотрел на однополчанина.
— Как видишь, живой, — улыбнулся тот.
Обнялись. Оба высокие: один светловолосый, другой чернявый, похожий на цыгана — они стояли друг против друга и не верили, что встретились. Поручик Балезин, до того как стать командиром пулемётной роты, командовал первым взводом, прапорщик Ершов — вторым. Три года назад в Карпатах при обстреле русских позиций австрийский снаряд прямым попаданием угодил в блиндаж. Все погибли. Но оказалось — не все. Прапорщик Ершов за пару минут до этого вышел по нужде. И остался жив. Но больше его никто не видел.
— Так ты, получается… — не договорил Алексей.
— Получается, что был ранен, но в полк не вернулся… можешь считать, дезертировал… я не боюсь этого слова. Я член РСДРП с тысяча девятьсот тринадцатого года и был направлен для работы в армии.
— Я догадывался…
— Знаю, что ты догадывался, особенно когда мою «Окопную правду» солдаты ненароком растащили на самокрутки. Спасибо, Алексей, что не донёс.
— Я русский офицер, а не доносчик.
— А я чист перед своей партией. Осуждаешь?
— Бог тебе судья.
— У нас, большевиков, Бог не в почёте. Впрочем, хватит о личном. Садись, перейдём к делу.
Ершов во всех деталях, подробно обрисовал обстановку, начиная с шестого января, то есть с происшествия с машиной Ленина. Закончил словами:
— Нам отпущен срок две недели. На тебя, Алексей, мы возлагаем большие надежды. Мне доложили, что после нашей пулемётной команды ты служил в контрразведке у Батюшина и многому научился. Но имей в виду: работа среди бандитов отличается от работы с вражескими агентами.
В это время в кабинет вошёл Курбатов.
— Знакомьтесь, мой заместитель Курбатов Пётр Иванович, начальник отдела Московского уголовного розыска.
Балезин и Курбатов пожали руки. Ершов продолжил:
— Для Москвы, Алексей, ты человек новый. Кроме нас с Петром Ивановичем и Юргенса, тебя никто не знает. Двух ребят для связи мы тебе дадим. И ещё, ты должен познакомиться с одним человеком. Сегодня же, он ждёт. Криминальный мир Москвы он знает, как никто другой. Его зовут Отман Сергей Генрихович.
Услышав это имя, Алексей замер.
— Что с тобой?
— Так, ничего, — замялся Балезин.
Фёдор взял листок бумаги, написал адрес и протянул Балезину. «Старославянсякий, 15, квартира 38», — прочитал тот и снова замер. Неужели случай в очередной раз вмешивается в его судьбу?
— Да что с тобой? — встревожился Ершов. — Ба! Да ты, наверное, голодный. Слушай, Петро, — кивнул он Курбатову, — сообрази кипяточку. У меня есть хлеб, немного сала и несколько леденцов. Пора отобедать.
В это время в кабинет вошёл Юргенс.
— Ну как, познакомились, разобрались?
— Да мы давно знакомы, — пояснил Фёдор.
— С окопов Австро-германской, — добавил Алексей.
* * *
Он шёл по Москве июня 1919 года. Вокруг уныло, неприглядно. Извозчики попадаются редко, трамваи почти не ходят, фонари перебиты, повсюду кучи мусора. Что Питер, что Москва — прошлая весёлая жизнь оторвалась и ухнула в пропасть безвозвратно. Неужели навсегда? Народу немного. Кто-то затаился дома, молится приходу белых; кто-то наоборот — дерёт глотку на заводских митингах, призывая красных бить Колчака и Деникина. Гражданская война — она у каждого своя.
Но Алексей Балезин думал не о войне. Утверждение, что его в Москве никто не знает, было неверным. Один человек знал, и этого человека звали Ольга Сергеевна — для него просто Оля.
… Это было в сентябре 1915-го. Он долечивался в одном из московских госпиталей. Сестёр милосердия не хватало, поэтому помогать приходили монахини, студентки, гимназистки и прочие добровольцы. Он хорошо помнил их первую встречу. Эту новенькую темноволосую, с соболиными бровями, сестру милосердия он приметил сразу. Она зашла в их палату ставить уколы. Настроение у Алексея было хорошее: угроза ампутации левой руки миновала, рука заживала, и он решил немного подурачиться.
— Ой, больно! — вроде бы негромко вскрикнул он, когда игла шприца коснулась его ягодицы, но получилось достаточно звучно, на всю палату. Даже вечно спящий на соседней койке казачий есаул поднял голову и недовольно посмотрел на них.
Это ничуть не смутило новенькую. Она вколола ему всё, что полагалось, выпрямилась и с гордым видом произнесла:
— Зато приятно.
Когда она вышла, самый старший в палате ротмистр Кириллов, весь перебинтованный, но любитель побалагурить, заметил:
— А вы, поручик, пользуетесь успехом у женщин.
И он, Алексей Балезин, так считал — по крайней мере у одной, которую звали Ольгой. Познакомиться ему, в прошлом столичному студенту, не составляло труда. На территории госпиталя был небольшой скверик, и стоило Ольге присесть на одну из лавочек, как к ней тут же подсаживался рослый светловолосый больной с рукой, забинтованной по локоть.
… Дела Алексея шли на поправку. В тот день его раненая левая рука распрощалась с бинтами. А раз так — надо было действовать. Уговорив пожилого интенданта, Алексей под честное слово раздобыл на несколько часов свою военную форму и, как только Ольга вышла за территорию госпиталя, предстал перед ней во всех своих регалиях, в том числе и с Георгиевским крестом на груди.
— Ой, Алёша, вы? — от неожиданности она сделала шаг назад.
Ну разве могла она отказать бравому поручику проводить себя до дому? Стояла золотая осень, ласково светило уходящее к закату солнце. Листья клёнов и лип жёлтым ковром устилали дорожки, рдели рябины, и трудно было представить, что где-то далеко, в другом мире, рвутся снаряды, свистят пули, и каждый день гибнут люди.
