— Но не расстраивайтесь. Сегодняшний день, ваш первый день работы на живца, можно считать удачным.
— Серьёзно?
— Да, да. Дело в том, что хозяин лавки, некто Вербицкий Тимофей Владиславович, по прозвищу Тимка-Хорёк, — известный вор, аферист и скупщик краденого. Специализируется на антиквариате. Вышел на свободу после февральских событий семнадцатого. И, что очень важно, несколько лет назад проходил по делу и был осуждён вместе с отцом Кошелькова.
— Что, и папаша тоже?
— Тоже, из блатных. Вот потому-то Янька ему и доверяет. А в деле купли-продажи произведений живописи нужен помощник, хорошо в этом разбирающийся. Так что мы на верном пути. Только предостерегаю, не суйтесь больше в лавку. Вербицкий не дурак и очень осторожен. Если надо, он вас сам найдёт.
Балезин молча согласился. И вдруг вспомнил:
— Ну а этот, что у меня стрельнул закурить?
Отман пожал плечами:
— Чёрт его знает. Первый раз вижу. Похоже, из жиганов.
— Карманник?
— Как раз нет. Жиганы — это новое явление в преступном мире. Это те, кто не умеет воровать и промышляет мелкими грабежами. До семнадцатого года их почти не было.
Перед тем как проститься, Алексей хотел спросить об Ольге, но не решился.
* * *
Спустя несколько часов, когда на Москву опустилась ночь, в одном из частных домов на окраине тоже происходил разговор.
— Так, говоришь, живопись, западноевропейская? — прищурился Кошельков, в упор глядя на собеседника. — И валютой готов платить?
Вербицкий утвердительно кивнул.
— Как его?
— Серж Дюваль, француз, коммерсант.
— От Седого узнал?
— От него.
Седой, пожилого возраста представительный мужчина лет шестидесяти, получил такое прозвище за красивую седую шевелюру. Ещё в царские времена он слыл наводчиком, служа в богатых домах, гостиницах, домах свиданий. Ныне обосновался в «Метрополе» в качестве портье. Седой давно был связан с бандой Кошелькова и информировал её обо всех поселившихся в «Метрополе» и представлявших для бандитов интерес.
— А вдруг мусор? — сверкнул глазами Кошельков.
— Ну, Янь, сам понимаешь: стопроцентную гарантию давал только ювелир Меерсон, рассматривая камушки. Впрочем, суди сам: откуда в нынешней уголовке возьмутся филёры, калякающие на французском? Там сейчас рабочие мужички да матросня. Это тебе не Путилин и не Кошко.
— А если он из Чеки? — усмехнулся Кошельков, с презрением выговорив последнее слово.
— Да там такие же, только ими баламуты-большевики руководят. Устраивать шмоны, облавы, расстрелы всякие они научились. А вот закидывать своих к нам — кишка тонка.
Хоть Янька Кошельков и слыл бандитом, но в его натуре иногда появлялось что-то поэтическое. И дело не только в том, что он любил поэзию. Он мог неожиданно для всех замолчать, задуматься, отключиться от всего вокруг. Так было той морозной Рождественской ночью шестого января, когда он, глядя в чёрное звёздное небо, решал: выстрелить или нет. Так было и сейчас, когда после упоминания Вербицким о Путилине и Кошко на него нагрянули воспоминания. С Путилиным ему встретиться не довелось, тот питерский, да и работал два десятка лет назад. А вот с главой московской уголовки Аркадием Кошко столкнуться пришлось, и не раз. Как и с его лучшим сыскарём Отманом. И всё время ему, Кошелькову, карта ложилась не в масть. Много, много кровушки попортил ему Аркаша Кошко…
— Ты прав, Кошко серьёзный хват, — вздохнул Янька, прервав воспоминания. — Где он сейчас, не знаешь?
Вербицкий пожал плечами, не ручаясь за точность своих слов:
— Ходят слухи, в Крыму он, у беляков.
— Чем занят?
— Чем он может быть занят: как и в Москве, ловит таких, как мы. Кошельков опять задумался. Его обложили со всех сторон, кольцо сжимается. Несколько раз он уходил лишь чудом. Конечно, этим мужичкам и матросикам до Кошко далековато, но работают они всё лучше и лучше. Пора, пора двигать за кордон! Сейчас бы в Крым, а оттуда махнуть на пароходе в Европу, во Францию.
А может, ещё дальше, в Америку? Но для этого нужны франки, нужны доллары — валюта. Да и с Кошко неплохо было бы встретиться в Крыму и рассчитаться по долгам.
О желании Кошелькова уйти за кордон знала только его любовница Анна Савельева, ныне арестованная. С ней он и хотел туда двинуть. Но в произведениях искусства Янька ни черта не смыслил, тут нужен был помощник. Выбор пал на Вербицкого, который слыл своим среди блатных и хорошо разбирался в живописи. Правда, Вербицкий — Хорёк — тёртый калач, и, если речь зайдёт о валюте, он быстро поймёт, зачем она ему, Кошелькову, нужна. Что ж, пусть будет так, без помощника в таком деле трудно.
— Ты что, Янь, спишь?
Кошельков очнулся, встал.
— Ладно, поверим. Но с этого французика не спускай глаз. Я дам тебе в помощь двух молодцев. — И неожиданно схватил Вербицкого за ворот пиджака. — Но, смотри, Хорёк, вздумаешь один взять то, что на кону… без меня… Из-под земли найду и на ремни порежу, чтоб громче пел!
— Ну что ты, Янь…
— И никому ни слова. Никому!
— Могила!
— Насчёт товара мои заботы. Твоё дело — француз.
Вербицкий понимающе кивнул.
— Замётано… Я могу рассчитывать на двадцать процентов?
— Что-о-о?
— Пятнадцать?
В тусклом свете керосиновой лампы лицо главного бандита Москвы казалось восковым.
— Десять — и благодари меня! — жёстко процедил он. — Всё, пора, ноги рисуем.
* * *
Аркадий Францевич Кошко действительно попортил много крови представителям преступного мира, не одному Яньке Кошелькову. Это была уникальная личность — самородок, как говорят в таких случаях. Начинал он в Риге инспектором сыскной полиции. Вскоре его стали узнавать на улицах. Тогда Кошко, выслеживая преступников, стал переодеваться то приказчиком, то извозчиком и приклеивать фальшивые бороду и усы.
Когда он возглавил сыскную полицию Москвы, то стал каждый месяц требовать от участковых надзирателей подробного доклада: сколько убийств, грабежей и краж совершено на участке. По этим данным строили графики преступности в городе. Над ним многие тайком смеялись: разве по картинкам поймаешь воров? Но Кошко верил в своё дело. По «картинкам» было видно, где стало больше краж и ограблений. Это означало, что на участке появилась банда преступников. Кошко направлял туда сыщиков из дежурного отряда — своего личного резерва. Через месяц бандиты сидели в тюрьме, а линия преступности на «картинках» шла вниз.
В начале XX века в Москве воровали много и часто. Помимо местных преступников, на праздники съезжались и «гастролёры». В 1908 году только за один день перед Рождеством в городе произошло более тысячи краж! Кошко решил, что с этим пора кончать. Ночевали «гастролёры», как правило, на Хитровке. Поэтому Хитровка стала главным объектом предстоящей операции.
