— Ну, Лёха, тут тебя такие красны девицы обхаживают, а ты такой грустный. Я б на твоём месте не торопился выписываться.
Алексей краем глаза глянул на улыбчивого Фёдора. Что ему сказать? Что его сердце отдано другой медсестре из далёкого уже 1915-го, — темноволосой, темноглазой, с соболиными бровями…
На прощанье они с Фёдором обнялись. Тот, вдруг спохватившись, вынул из хозяйственной сумки небольшой свёрток. Положил на тумбочку и развернул. Там были два куска белого хлеба, конфетка «Бон-бон», сухари и небольшой лимончик. Пояснил:
— А чай тебе Отман принесёт. У него запасы.
* * *
Сергей Генрихович не заставил себя долго ждать. Зайдя в палату, он обнял Алексея, как родного, присел на табурет, на котором часом раньше сидел Ершов, и… замолчал. Поднявшись с койки, Алексей с недоумением смотрел на него:
— Что с вами?
Отман сидел, опустив взгляд; наконец, произнёс:
— Может, нам лучше на улицу? Вам ходить можно?
— Разумное предложение. С сегодняшнего дня можно. Да и эти четыре стены мне достаточно осточертели, — отозвался Балезин и снова оглядел Сергея Генриховича. В таком угнетённом состоянии он его никогда не видел. Неужели что-то с Ольгой?
Они медленно вышли из палаты-крошки в коридор, затем во двор. Во дворе было много народу: и больных, и посетителей, и персонала больницы. В самом углу двора, близ хозяйственной пристройки, пустовала лавочка. Они на неё и присели.
Опять молчание. Потом Отман, глубоко вздохнув, заговорил:
— Алексей Дмитриевич, я перед вами очень виноват…
— В чём? В чём вы виноваты? Да успокойтесь же…
Отман переменился в лице.
— Я прошляпил этого Малыша. Поймите же, у меня не было его в картотеке. Он пришлый, из Екатеринослава. Чёрт знает, как он попал в Москву…
Алексей тронул Сергея Генриховича за плечо:
— Не расстраивайтесь, у всех бывают промахи. Задачу, поставленную нам, мы решили.
— Но он убил Архангельского и вас чуть было не убил. Нет, пора мне в отставку…
Немного успокоившись, Отман поведал следующее. Настоящее имя этого парня — Степан Боженко; он же Шкет, он же Меченый, он же Малыш. Да, он маленький и щуплый, но далеко не юноша, ему под тридцать. Типичный вор-форточник, работал в Киеве, Екатеринославе и ещё где-то в Малороссии. Дважды попадался; один раз бежал; во второй в марте семнадцатого был освобождён как «угнетённый царским режимом». Много их, гадов, тогда вышло. В Первопрестольной объявился, когда Отмана уже в сыске не было, потому и не попал в его картотеку. Своё старое занятие — квартирные кражи — бросил и прибился к Кошелькову. А Янька осторожен и хитёр на выдумки. У него всякие были телохранители: и такие мордовороты, как Юсуф, которого вы застрелили, и такие, как Малыш, которые вертятся где-то рядом и косят под юнца — попробуй догадайся. А стрелять он умеет…
Сергей Генрихович на минуту смолк, закрыл глаза. Последующие слова дались ему с трудом:
— Это он убил моего брата. Когда Юрия доставили в морг, эксперт определил, что смертельным оказался не выстрел Кошелькова в грудь, а выстрел в спину. Янька на дело ходил с маузером, а в спину стреляли из револьвера. И стрелял этот гад! И пули того же типа, что попали в вас и в Бориса Михайловича. А ведь у Архангельского остались жена и сынишка…
Отман снова смолк. Молчал и Алексей. Эта пауза была длительной. И только стук на хозяйственном дворе вывел Сергея Генриховича из оцепенения.
— Перед Архангельским я ещё больше виноват, вы-то хоть живой остались. А с Борисом Михайловичем мы знакомы ещё с царских времён. Когда он появился в Москве, мы частенько виделись, прогуливались вместе. А буквально накануне нынешних трагических событий потолкались пару часов на Хитровке. Там Архангельский и узнал этого Малыша. Предлагал арестовать для проверки личности, подробно рассказал о его «подвигах» в Екатеринославе. А я не прореагировал: таких жиганов-щипачей немало болтается на Хитровке… Ну кто же мог знать, что он на доверии у Кошелька! Ох… — Отман глубоко вздохнул. — Чует моё сердце, этот Малыш ещё наделает немало бед.
— Так вы его не взяли, не пристрелили? — воскликнул Алексей. — Он что, ушёл?
— Ушёл, мерзавец. Через трубу.
— Как через трубу? Через какую трубу? — воскликнул Балезин и вдруг разразился кашлем.
Когда он успокоился, Отман продолжил:
— Во дворе дома, в котором мы окружили Кошелькова, была труба, проложенная под дорогой для стока дождевых и талых вод в овраг. Вход в трубу был завален всяким хламом, и о ней мало кто знал. Мы с вами по этой трубе ну никак бы не пролезли, а этот узкоплечий гад пролез. А на той стороне такие заросли, хоть всё лето прячься…
Сергей Генрихович, похоже, так и не справился с душевным волнением. Он поднялся и, ни слова не говоря, пошёл. Вдруг остановился, вернулся обратно.
— Алексей Дмитриевич… я желаю вам успехов. Вам предстоит нелёгкая работа. Берегите себя… Да! — он полез в карман и протянул Алексею небольшую пачку чая. — Это вам — дореволюционный. Пейте на здоровье.
Балезин смотрел ему вслед. Про Ольгу он спросить не решился. Да и зачем? Вряд ли они когда-нибудь встретятся.
На следующее утро, ещё до врачебного обхода, в палате-крошке появился Юргенс. Сходу объявил:
— Забираю. Время не ждёт. Афганистан нас признал официально, нужно как можно скорее обменяться посольствами. На очереди Персия. У вас на подготовку осталось десять дней. Долечитесь в наших условиях.
И, не дав Алексею ни слова сказать в ответ, пожал руку и вручил удостоверение.
Так штабс-капитан русской контрразведки Алексей Балезин стал сотрудником иностранного отдела ВЧК.
* * *
По-разному сложатся судьбы тех, кто имел непосредственное отношение к описанным выше событиям января — июня 1919 года. Судьбы таких персон, как глава первого советского правительства Владимир Ульянов-Ленин и председатель ВЧК Феликс Дзержинский, хорошо известны по школьным учебникам, книгам, кинофильмам. Их имена, их деяния, их портреты станут символами советской эпохи. А вот судьбы остальных?.. Дадим краткую справку.
Петерс Яков Христофорович — непосредственный исполнитель красного террора и чекист номер два, занимавшийся многочисленными классовыми чистками, к моменту ареста в ноябре 1937 года находился на хозяйственной работе. Арестован своим же ведомством и по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР расстрелян как враг народа.
Петровский Григорий Иванович — в июне 1919 года уже не был наркомом внутренних дел, работал председателем Всеукраинского ЦИК. В этой должности пробыл до марта 1938 года, после чего занимал пост заместителя председателя Верховного Совета СССР до июня 1939 года, когда подвергся критике за попустительство врагам народа из числа руководителей Украины и был снят со всех постов. Остаток жизни провёл заместителем директора Музея Революции по хозяйственной части.
