— Да нет, просто отца вспомнил.
— А кто был ваш отец?
— В тысяча девятьсот восемнадцатом советник министерства Западно-Украинской народной республики. Когда через два года мы уезжали, он не мог сдержать слёз.
— Ничего, всё ещё впереди, — сжал кулаки Красавчик. — Мы борьбы не прекратим, а вы нам поможете. Украинский народ пойдёт за нами.
«Жди, дожидайся», — мелькнуло у Алексея, и в этот момент они свернули на узкую дорогу, ведущую вглубь леса. Вскоре показались деревянные ворота и дощатый забор.
— Что это? — спросил Балезин.
— Заброшенная ферма.
Ворота открылись сразу, как только подъехал опель. Двое с автоматами подошли к машине, внимательно глянули через стёкла и, увидев Несмачного, широко распахнули ворота. Машина подъехала к самому крыльцу небольшого двухэтажного особняка. Тотчас на крыльце появился высокий, угрюмого вида человек. «Похоже, Супрунюк», — решил Алексей, помня фотографию, и тут же для себя окрестил его Угрюмым. Вид Угрюмого был настороженным.
Выйдя из машины, Алексей сразу же обшарил взглядом всё вокруг. Справа от особняка метрах в пятидесяти располагался массивный кирпичный сарай, у которого толпилось несколько вооружённых людей. Курили, о чём-то поговаривали. Из ближнего к двери окна сарая высовывалась дымящаяся труба, очевидно печки-буржуйки. Вот это другой разговор, успокоился Балезин при виде людей с автоматами, это не работяги с автобазы. И, наконец, левее от сарая виднелось длинное одноэтажное строение, напоминавшее коровник. К нему примыкал небольшой флигель для работников фермы.
Тем временем Красавчик и Угрюмый о чём-то пошептались, после чего сам Угрюмый, он же Супрунюк, сделал пару шагов навстречу Балезину и протянул руку:
— Яровой, Игнатий. Ждём вас.
— Росицкий, Евгений.
Алексей решил, что «Яровой» — новый псевдоним Супрунюка, а тот уже приглашал его в дом отдохнуть. Сам же направился в сторону сарая.
— Через полчаса, когда все соберутся, начнём, — пояснил Красавчик. Он провёл Алексея на второй этаж особняка в комнату, где был скромно накрыт стол: хлеб, варёная картошка, солёности, отварная курица и бутылка самогона.
— Кушайте, отдыхайте. Я за вами зайду.
Если честно, Алексей прилично проголодался, но думал он, конечно же, не о пище. Для начала надо осмотреться. Окно комнаты выходило как раз в сторону сарая, и он видел, как через калитку в заборе подходили всё новые люди. Кто обнимался с Угрюмым, кто просто пожимал руку. Прибывших, по ориентировочным подсчётам, было человек двадцать. Хороший улов! Вот только как его вытянуть?
Главный вопрос состоял в том, что делать, если в ближайшие полчаса не прибудет Ершов со своими людьми. Идти в сарай и общаться с бандеровцами? Но такой сценарий он не прорабатывал. Забаррикадироваться в этой комнате, надвинув на дверь шкаф? И как тут продержаться с браунингом и двумя обоймами к нему? Кинут гранату в окно — и прощай, Родина! Ещё вариант: выпрыгнуть в окно и бежать к воротам, к машине. Но у ворот охрана. Неужели Фёдор не засёк выехавший с автобазы опель? Плохо всё как-то… всё по принципу Наполеона: главное — ввязаться в битву, а там посмотрим. Вот и он, Балезин-Росицкий, ввязался… А что было делать?
Ладно, как-нибудь выкрутимся…
Алексей налил себе немного самогона, закусил варёной картошкой с курицей. Подошёл к окну и, продолжая раздумья, закурил. Входная дверь была напротив окна, и он мог только слышать, как она отворилась и в комнату вошли; похоже, двое или трое.
За время работы в разведке Алексей Балезин привык ко всему — нервы были у него в порядке. Но голос, прозвучавший у него за спиной, заставил его внутренне вздрогнуть:
— Дядь, дай закурить.
* * *
Полковник Ершов был вне себя:
— Откуда вы взялись? Кто вас сюда послал?
Разбиравшие завалы рабочие держали вверх руки, испуганно смотрели на вооружённых людей в военной форме и молчали. Ершов громче повторил вопросы и, не получив ответа, смачно выругался.
— Поговори-ка ты, Ярослав, с ними на своём, — предложил он Кульчицкому. Они или не знают по-русски, или прикидываются, что не знают.
Но на те же самые вопросы, заданные на украинской мове, ответов так же не последовало.
— Будете молчать, арестую как пособников бандитов! — громогласно объявил Кульчицкий, потрясая в воздухе пистолетом, и, снова встретив молчание, шепнул Ершову: — Все враз они не будут говорить. Они запуганы. Их допрашивать надо поодиночке.
Ершов окинул рабочих суровым взглядом:
— Ты прав, надо по одному. Но время, время… А, ладно… Панченко! Гони их в дом!
Все рабочие, не опуская рук, повиновались. Кроме одного. Это был черноволосый с заметной проседью мужчина лет тридцати, худой, с настороженным взглядом карих глаз.
— А тебе что, особое? — рявкнул на него Ершов, на что тот на чистом русском тихо произнёс:
— Я вам помогу.
Фёдор от неожиданности аж присвистнул; оглядел рабочего с ног до головы:
— Годится. Пойдём-ка в машину, здесь что-то холодно.
Они расположились в эмке с работающим двигателем и отопителем, и сразу стало веселее. На переднее сиденье подсел Кульчицкий.
— И чего ты молчал? — первым делом спросил Ершов. — Боялся говорить с нами при всех?
— Я ненавижу эту бандеровскую сволочь, но… но у них всюду есть уши. А я жить хочу.
— Как тебя звать?
— Аркадий.
— Русский?
— Нет, еврей.
— Из Львова? Коренной?
— Нет, из Киева.
— А как во Львов попал?
— В сороковом после института. Я геолог. С началом войны, как и многие другие, не успел эвакуироваться. Долго прятался и по лесам, и у добрых людей, пока не пробрался к партизанам.
— А что в Киев не вернулся после освобождения?
— Не смогу теперь там жить. У меня вся семья, вся родня погибли в Бабьем Яру. Да и от дома ничего не осталось.
Услышав такую исповедь, Кульчицкий закрыл глаза и замер. С его семьёй случилось почти то же самое, да ещё в родном селе.
— Понятно… — вздохнул Ершов. — А что геологию забросил, подвизаешься на простых работах?
— Жить-то надо.
— Но ты ж специалист.
— А вы рискнёте соваться в карпатские леса без усиленной охраны?
Разговор уходил в сторону, а время было дорого. И Ершов это отлично понимал.
