Особенно примечательно в этом фильме то, что, в отличие от более компромиссных произведений, вроде «Плезантвилля», в нем в чистом виде выражены мрачные фрейдистские взгляды. Согласно взгляду на мир, отраженному в «Красоте по-американски», взрослому человеку просто невозможно адекватно вписаться в наше общество. В тридцатилетнем возрасте человек оказывается перед непростым выбором. Можно сохранять подростковое бунтарство (курить коноплю, тусоваться, игнорировать всякую ответственность, не говоря уж о моральных ограничениях) и оставаться свободным. А можно продаться, играть по правилам и, таким образом, стать невротичным жалким конформистом, неспособным испытывать настоящее удовольствие. Третьего не дано. В фильме «Плезантвиль», по крайней мере, признается, что критика массового общества со стороны хиппи была, возможно, не вполне корректной. Два подростка из современности обогащают застойную жизнь городка 1950-х новыми красками и идеями. Однако им самим приходится усвоить несколько уроков старомодной добродетели. Дженнифер должна отучиться от разврата и оценить хорошую литературу. Она «изменяет свой цвет», проводя вечера дома за чтением книг классика английской литературы Д. Лоуренса. Дэвид должен превратиться из размазни в настоящего мужчину, способного постоять за себя. Он «меняет цвет», приструнив группу «красношеих»
[12], донимавших его мать. Посыл фильма ясен: если признать важность свободы, обретаемой в ходе сексуальной революции, наше общество может стать слишком распущенным. Оказалось, что старое социальное устройство содержало в себе ряд достоинств. Д. Лоуренс был отнюдь не только страдающим от подавленных инстинктов порнографом, но теперь, когда мы имеем доступ к настоящему порно, он всеми забыт. А Дэвид узнает, что не всегда любовь всепобеждающа и порой приходится драться за то, во что веришь. Одним словом, «Плезантвиль», по крайней мере, допускает, что контркультура, возможно, не во всем права. «Красота по-американски» же выражает контркультурную идеологию в чистом виде. И, как оказалось, эта идея целиком, вместе с наживкой, была проглочена кинокритиками и публикой во всем мире.
* * *
Теперь становится ясно, насколько скромной была марксистская критика общества по сравнению с контркультурной. В сущности, Марксу не нравилось в капитализме лишь то, что люди, выполнявшие всю работу, были удручающе бедны, в то время как богачи бездельничали, не внося никакого вклада в общую копилку. Другими словами, его волновала эксплуатация. Он считал, что последняя являлась результатом наличия ряда экономических институтов, в частности, системы частной собственности. Посему все можно исправить, ликвидировав или даже просто реформировав эти специфические институты. Так что коммунистическое движение преследовало вполне четкие политические цели — упразднить частную собственность и ввести совместное владение средствами производства.
Контркультурная же критика была настолько огульной и всеобъемлющей, что трудно понять, какое положение дел с ее точки зрения можно считать нормальным. Согласно этой точке зрения, нашу свободу ограничивает не какая-то специфическая система институтов, а их существование вообще. Вот почему необходимо отвергнуть всю культуру в целом. Идол 1960-х Эбби Хоффман
[13] с презрением отверг идею «политической революции» на том основании, что политика лишь «плодит организаторов». Культурная же революция «порождает беззаконников». Конечно, с этой точки зрения культурная революция выглядит куда привлекательней.
Но мы должны помнить, что цель критики — не развлечение для интеллектуалов, а социальные реформы. Революционер в роли беззаконника паразитирует на теле организованного общества. А что если все станут беззаконниками? Что будет с обществом без государственных институтов, правил и законов?
Теоретики контркультуры традиционно проявляют большую изворотливость, когда требуется ответить на эти вопросы. Стандартная увертка — высказывание об отсутствии «чертежей и схем свободного общества» или что освобождение от культуры требует полной трансформации нашего сознания, посему предсказать, каким будет общество будущего, невозможно. Настоящим мастером такого увиливания был знаменитый французский философ, историк и теоретик культуры Мишель Фуко. Кроме того, можно просто романтизировать бунт ради бунта и сопротивление ради сопротивления. Противодействие обществу мейнстрима часто рассматривалось в качестве индивидуальной терапии и именно на этом основании пропагандировалось. Идеи улучшения общества или содействия социальной справедливости ушли на второй план. Произошел перенос центра тяжести с интереса к социальной справедливости на нарциссическую заботу о личном духовном росте и благополучии.
И все-таки ряд теоретиков контркультуры продолжал беспокоиться о будущем и честно пытался объяснить, как может выглядеть эмансипированное общество. Наиболее важная роль здесь принадлежит Маркузе. Он осознавал, что главное препятствие для развития последовательного контркультурного проекта кроется в теории инстинктов Фрейда. Пока ид разделено между позитивным и негативным инстинктами (любовь и смерть, Эрос и Танатос), невозможно избежать пессимистических выводов Фрейда. Индивид, живя в обществе, неизбежно подвергается подавлению, потому что выход за границы общества — это возвращение к жестокому варварству. Истинное освобождение возможно только если человек найдет способ отдать Эросу приоритет в борьбе за контроль над ид.
Любого, кто испытал на себе влияние христианского спиритуализма, можно было легко убедить в том, что силой любви можно победить все. Безусловно, если бы любовь могла контролировать ид и вытеснить наши агрессивные и разрушительные влечения, то не было бы причин для подавления со стороны супер-эго. То есть не было бы никаких поводов для любых форм социального контроля. Мы смогли бы «отдать власть любви». Однако Маркузе был достаточно мудр — он осознавал, что христиане без особого успеха около двух тысяч лет муссируют идею «полюби ближнего своего», а идеальное общество до сих пор так и не создано. Люди довольно быстро поняли, что невозможно организовать даже простую коммуну, где все ее члены будут вести себя как святые.
То, что предложил Маркузе, представляло собой некий гибрид марксизма и фрейдизма. Он утверждал, что высокая степень подавления инстинктов, которая требовалась на протяжении истории цивилизации, обусловлена не столько присущей ид силе деструктивных импульсов и необходимости держать их под контролем, сколько нашей материальной нуждой. Другими словами, «проклятие Адама», т. е. требование обеспечивать себя, трудясь в поте лица своего, делает наше общество столь репрессивным. Однако с ростом технического прогресса и промышленного производства мы окажемся в состоянии сбросить с себя это проклятие. В условиях «мира без нужды» всю работу будут выполнять машины, а людям останется лишь смеяться, играть, любить и созидать.
