Манифест Унабомбера. Романтизация преступности. Школа Колумбины и культура страха. Миф о душевных болезнях. Атака на рациональность. Издательство Disinformation. Стиль настолько экстремальный не ждет успех национальный. Снижение трат. Простая жизнь и парадокс антиматериализма. Индустриальная революция и ее последствия стали катастрофой для человечества. Они намного увеличили продолжительность жизни тех, кто живет в развитых странах, но привели к дестабилизации общества, сделали жизнь бессмысленной, подвергли людей унижению, привели к распространению психологических страданий (а в странах третьего мира — и физических) и поставили под угрозу существование природы. Продолжающееся технологическое развитие усугубит ситуацию. Безусловно, оно подвергнет людей еще большим унижениям, причинит еще больший вред природе, наверняка приведет к еще большей социальной дезорганизации и психологическим страданиям и вполне может привести к росту физических страданий даже в развитых странах.
Посему мы призываем к революции против индустриальной системы. Возможно, в этой революции будет применяться насилие, а возможно и нет: она может быть внезапной или пройдет как относительно постепенный процесс, который займет несколько десятилетий. Ничего предсказать мы не в силах. Однако в самых общих чертах мы описываем меры, которые должны предпринять те, кто ненавидит индустриальную систему, дабы подготовить почву для революции против этой формы общества. Эта революция не будет политической. Ее целью будет не свержение правительств, а уничтожение экономической и технологической основы современного общества.
Это строки из «Манифеста Унабомбера». В 1980-1990-х годах человек по прозвищу Унабомбер снискал дурную славу, рассылая по почте взрывные устройства влиятельным ученым, инженерам и промышленным лоббистам, т. е. тем, кто ответственен за укрепление «технологической основы» общества, по всем США. Его бомбы были тщательно замаскированы под простые предметы. Многие из них находились в коробках из под сигар или книгах, и детонаторы срабатывали, когда их открывали. В одном случае бомба имела пусковое устройство, реагирующее на давление, и должна была взорваться, когда самолет достигнет определенной высоты.
Полиция не могла найти Унабомбера больше пятнадцати лет. Перелом наступил в 1996 году, когда террорист анонимно вошел в контакт с властями, предлагая прекратить свою кампанию, если газеты New York Times или Washington Post опубликуют его манифест. Газеты дали согласие. Когда манифест был опубликован, родной брат Унабомбера узнал его взгляды и литературный стиль и позвонил в полицию. Полученная наводка привела полицейских в маленькую хижину в Монтане к Теодору Качински, который вел отшельническую жизнь без электричества, выращивая овощи, охотясь на кроликов и мастеря самодельные бомбы.
Когда опубликовали «Манифест Унабомбера», многие политики левого толка с удивлением обнаружили, что в нем мало с чем можно не согласиться. Текст содержал знакомые элементы контркультурной критики. Современная технология породила систему тотального владычества и контроля? Конечно. Природа систематически уничтожается? Именно так. Индустриальное общество не дает ничего, кроме заменителей удовлетворения? Верно. Массы состоят из насквозь социализированных, неврастеничных конформистов? Кто с этим спорит!
Фактически многие люди увидели, что отличаются от Качински разве что в плане чисто тактическом. (В Интернете была проведена викторина, где пользователям предлагалось определить, какие цитаты взяты из книги Эла Гора «Земля в равновесии», а какие — из манифеста Качински, и это оказалось на редкость трудной задачей.) Левые политики согласились с его воззрениями, они просто не одобряли его почтовые «бомбежки». Однако даже при всем этом мысли Качински о насилии не особенно отличались от позиции многих идолов 1960-х — от Жана-Поля Сартра до антагониста Мартина Лютера Кинга Франца Фанона и лидера влиятельной организации афроамериканцев «Нация ислама» Малькольма Икса.
Таким образом, дело об Унабомбере заставило многих людей задуматься над вопросом, который партизаны контркультурной критики десятилетиями старательно обходили. Где граница между правонарушением и патологией? В какой момент нестандартное мышление переходит в психическую болезнь? Какова разница между антисоциальным поведением и бунтом против общества? В какой момент альтернативное движение низводится до простого сумасбродства?
* * *
Каждое радикальное политическое движение привлекает определенное число сумасбродов и просто неудачников. Однако похоже, что движениям контркультурного толка достается особенно много подобных личностей — от секты Джима Джонса и «семьи» Чарльза Мэнсона до «Нации ислама» и «Общества по уничтожению мужчин». Казалось, будто радикалы 1960-х были особенно восприимчивы к упоительным звукам, несшимся из уст экстремалов и безумцев. Книга «Утро магов», уфология, античная теория богов и космоса, ритуалы друидов, поиски Атлантиды, теософия, саентология, розенкрейцеры — казалось, нет пределов доверчивости бунтарей от контркультуры.
Объяснение этому найти несложно. По-видимому, контркультурное движение привлекает на свою сторону не больше сумасбродов, чем любое другое, но оно плохо приспособлено для обуздания примкнувших сумасбродов. А все дело в том, что критика контркультурного толка отрицает разницу между девиантным поведением и диссидентством. Поскольку вся культура в целом считается репрессивной системой, любой человек, нарушающий любые правила по любой причине, может заявить о проведении акции сопротивления. Кроме того, любой, кто критикует такие заявления, будет автоматически атакован как очередная марионетка системы, еще один фашист, стремящийся навязать правила бунтующему индивиду.
По этой причине контркультура всегда отличалась тенденцией к романтизации преступности. Как видно из фильмов, подобных «Бонни и Клайду» или «Американскому психопату», критики контркультурного толка всегда испытывали соблазн переосмыслить воровство, похищения людей и убийства и рассматривать их как формы критики общества, придав им интеллектуальный характер. Карательные законы США в отношении наркотиков усиливали эту тенденцию. Было легко понять, что перекупщики кокаина в фильме «Беспечный ездок» наносят удар по системе ради свободы, так почему бы не увидеть «борцов» в Мики и Мэллори из фильма «Прирожденные убийцы»? Прошло немного времени, прежде чем появились люди, утверждающие, что бойня в школе «Колумбина» в 1999 году представляла собой критику массовой системы образования. (Дилан Клеболд и Эрик Харрис отказались мириться с тиранией школьных громил и учителей!) Лорена Боббитт сделала феминистское заявление. (Она отказалась быть жертвой!) Мумиа Абу-Джамал сопротивлялся полицейским-расистам. (Борись с властями!) И конечно, О. Дж. Симпсона коварно подставили.
В каждом из этих случаев ординарные (а порой экстраординарные) преступления подвергались политической интерпретации, а затем преподносились как акции протеста против системы. Эталон такой интерпретационной стратегии был создан в конце 1960-х. Это становится ясным из снисходительного отношения к бесчинствам байкеров из организации «Ангелы ада» (что привело к катастрофе во время выступления группы The Rolling Stones на фестивале в Алтамонте в 1969 году). Гораздо большую политическую значимость имела реакция общественности на бунты, охватившие сотни негритянских кварталов (особенно в Уоттсе и Детройте) в конце 1960-х. Среди белых радикалов эти бесчинства рассматривались как всего лишь продолжение борьбы за гражданские права. Утверждалось, что под руководством Мартина Лютера Кинга чернокожие пытались протестовать мирным путем, но перемены наступали слишком медленно. Когда разочарование усугубилось, афроамериканцы пошли за более радикальными лидерами — такими как Малькольм Икс и Стокли Кармайкл. И они начали выражать свой протест более жестокими способами — через бунты. Таким образом, беспорядки в Уоттсе, по словам активистов движения за гражданские права, показали, что чернокожие американцы отказались «смирно следовать в газовые камеры». Их действия были реакцией на «жуткую безработицу и отчаяние, царящие в гетто».
