– Инженеров нет, чтобы такое рассчитать, – развел руками Новицкий. – Впрочем, Глеб Константинович, голубчик, я слышал, будто вы – изрядный конструктор. Вот вам, как говорится, и карты в руки. Рассчитайте нам этот подъем, а я за вас век Бога молить стану. Ведь, рассудите, в самом деле: что же это такое, когда кран – и прямо на путях? Вы уж постарайтесь…
Львов тяжело вздохнул:
– Я так понимаю, что никакого способа выпутаться из этой кабалы у меня нет?
– Голубчик вы наш! Да ведь кран…
Львов снова вздохнул:
– Ладно, Павел Иванович, я уже все понял. Но только крановщиков у меня в дивизии нет…
– Кого нет? Машинистов? Так это-то беда – не беда. Здешних найдем, вы уж только нам рассчитайте…
Львов обреченно кивнул и пошел. Анненков кошкой отпрыгнул в сторону, чтобы не попасться другу на пути. Не хватало еще, чтобы начальник штаба вел свои расчеты вместе с командиром дивизии…
Постепенно в Стамбул начали прибывать войска. Первой на пирсах, возле которых гордо возвышался поднятый силами штурмовиков портовый кран, разгрузилась Черноморская десантная дивизия. Гордо вышагивавшие по улицам Константинополя солдаты Царьградского, Корниловского, Нахимовского и Истоминского полков глядели соколами. Вплоть до первой встречи с георгиевским штурмовиками…
Все началось с требования какого-то поручика Нахимовского полка, который в разговоре с зауряд-прапорщиком Варенцом не то сделал ему замечание, не то только собирался его сделать.
– Ты, благородие, себе три жизни намерил, али как? – сплюнув на сапог поручика, зло поинтересовался Варенец. – Ежели нет, так шел бы себе мимо, пока тя кавалеры жизни не поучили…
Ошалевший от такого заявления офицер схватился за кобуру, но даже не успел ее расстегнуть. От здоровенного удара прикладом в спину он полетел кубарем, а над ним встал фельдфебель Доинзон:
– Я таки интересуюсь, – с деланным равнодушием произнес он. – Шо, в офицеры уже таки стали принимать глухих? Вас же спокойно и вежливо попросили идти себе мимо. Вот и идите, а за оружие хвататься, если не умеешь им пользоваться – очень большая глупость. Могут неправильно понять…
Когда несчастный поручик описывал этот прискорбный инцидент, то больше всего он возмущался тем, что в этот самый момент мимо проехал на автомобиле штабс-капитан штурмовиков, которому все тут же отдали честь. Он же равнодушно скользнул взглядом по сидевшему на земле поручику, козырнул в ответ своим бойцам и поехал дальше.
По этому поводу Колчак закатил Анненкову форменную истерику, а тот, в свою очередь, вставил фитиля Львову. Один на один…
– …Вот и начинается то, о чем я тебе говорил… И что делать будешь?
– Что-что… Пойду, извинюсь перед этим поручиком, а потом поговорю с ребятами. Скажу, что извинялся из-за них перед каким-то… – Львов не договорил, но в его тоне чувствовалось, что мысленно он наградил поручика кучей эпитетов, вовсе не литературного толка…
Но еще до извинений произошло несколько стычек между солдатами полков и штурмовиками. Результатом стали синяки у нижних чинов Черноморской дивизии, причем в количествах, превышающих все мыслимые и немыслимые пределы.
Тут уже пришла пора жаловаться Анненкову. Сурово, но корректно он сообщил командиру черноморцев генералу-майору Свечину
[126], что нападать на георгиевских кавалеров недопустимо и что он ждет известий о мерах, принятых против участников этих безобразий. Какие меры были приняты, так и осталось неизвестным, но после этих случаев драки между штурмовиками и военнослужащими других частей прекратились раз и навсегда. И вновь прибывших солдат, матросов, казаков и офицеров Балтийской морской дивизии, отдельного казачьего полка и роты самокатчиков черноморцы сразу предупреждали: «Штурмовиков георгиевских трогать не смей! Целее будешь…»
Кое-как быт базы Черноморского флота на Мраморном море налаживался. Постепенно снова открывались лавочки, магазинчики, кофейни, ресторации. Снова ожил рынок, на котором с утра до вечера орали и торговались турки, арабы, греки, евреи и даже чудом уцелевшие армяне. Начали снова выходить газеты, в том числе – на русском языке. Целых пять!
Анненковцы потихоньку засобирались домой, в Россию. «Засиделись!» – стало девизом всей Отдельной Георгиевской патроната Императорской фамилии штурмовой дивизии, который поддерживали все – от ефрейторов и до генералов. Наконец Львов на утреннем докладе официально сообщил Анненкову, что, если они и дальше останутся сидеть у белых скал Босфора, то он лично ничего не гарантирует…
– Борь, топай к Колчаку и аккуратненько так ему намекни: если нас еще здесь без дела недельки две помаринуют, то даже мы с тобой бунт не остановим. Нас, ясное дело, не тронут, а вот за остальных… – Львов хмыкнул, – За остальных я и полушки не дам!
Анненков внимательно оглядел друга, а потом негромко спросил:
– Все так серьезно?
– Намного серьезнее, – покачал головой Глеб. – Парни звереют без дела, а лишних потерь нам с тобой не надобно.
– Физические нагрузки?..
– Восемь часов в день плюс обычные работы, – Львов вздохнул. – Просто при таком графике людям надо хоть раз в неделю отдых давать, а не то и нас с тобой на штыки подымут. А от наших ребят в увалах уже сейчас все встречные шарахаются…
– Мародерствуют?
– Не-е-ет, до такого дело еще не дошло. Просто ведут себя впятеро хуже, чем голубые береты в День десантника. Вчера кавказцы конкурс устроили: кто больше женщин поцелует…
– И кто выиграл? – приподнял бровь Борис.
– Старший унтер Чавчавадзе
[127], – снова вздохнул Глеб. – Со счетом 208:154…
– М-да, – протянул Анненков, – впечатляет. А сколько, говоришь, участников было?
– Рота…
«Мать моя! – поразился Борис. – Полтораста лбов! Интересно, в Стамбуле хоть одна нецелованная женщина осталась?» А вслух произнес:
– Убедил. Иду к Колчаку, и в два дня начинаем отправку…
Но идти пришлось вдвоем. Вестовой матрос принес им обоим срочный вызов в Главный штаб базы Черноморского флота «Царьград» к адмиралу Колчаку. Анненков оглядел сияющую физиономию вестового, чересчур радостную для обычного матроса, хотел было повернуться к Львову и поделиться с ним своими сомнениями, но тут Глеб ткнул его в бок и елейно спросил адмиральского гонца:
