В путь эшелоны сумели отправиться лишь через три дня, но зато части убывали полностью экипированные, снабженные всем необходимым, и с продовольственными запасами на целых две недели автономного существования.
Шли по-боевому. Впереди гордо двигался бронепоезд, на котором развевалось георгиевское знамя. Следом – эшелоны, в которых между вагонами виднелись обложенные мешками с песком открытые платформы, на которых грозно поводили башнями броневики или угрюмо таращились полевые орудия. Анненков собирался приказать еще и прорубить в теплушках бойницы для стрелков, да Львов отговорил.
– Атаман, у нас на дворе – ноябрь. Это в Одессе тепло, а чуть севернее будем – люди от холода околеют, – сказал он, и Борис согласился с другом.
Полковые радиостанции, развёрнутые в каждом составе, позволяли поддерживать оперативную связь в дороге, а кроме этого, к каждой паровозной бригаде был придан сигнальщик, семафоривший команды по всем составам.
Первое препятствие повстречалось в Могилёве, когда путь преградила артиллерийская батарея и до полка солдат.
Бронепоезд дал предупредительный залп поверх голов. Не слишком трезвые солдаты тут же оттащили своих офицеров от пушек и принялись всем своим видом выражать готовность пропустить эшелоны куда угодно, но желательно – подальше отсюда. Однако им как-то не поверили, и на всякий случай Могилев занял второй полк второй бригады при поддержке казачьего полудивизиона. Штурмовики споро разоружили местный гарнизон, а Львов с разрешения атамана рванулся в ставку. Но там его уже ждали… Вернее – ждать его как раз и не стали: штурмбат вместе с бронедивизионом застал в ставке лишь ошалевших нижних чинов да пьяного до полного изумления поручика, которого удравшие генералы, видимо, позабыли в спешке.
В Могилеве отдыхали сутки. Заменили четыре паровоза, сманили к себе полсотни приглянувшихся георгиевских кавалеров, в том числе одного полковника, который сидел под арестом.
Анненков пожелал выяснить, за что это ветерана русско-японской войны, участника обороны Порт-Артура, кавалера нескольких орденов и георгиевского оружия полковника Полевого закатали в «холодную», и приказал доставить его к себе.
В кабинет полицмейстера городской управы, временно занятой под походный штаб, вошел высокий офицер с седыми висками. Увидев генерала-лейтенанта, он мгновенно вытянулся, приветствуя старшего по чину, и произнес:
– Полковник Полевой
[138], девятый Ингерманландский полк. Ваше превосходительство, прошу вас: дайте мне наган с одним патроном и минут пять…
Анненков с интересом оглядел полковника, затем спокойно спросил:
– А что это вам на этом свете так не сидится, что вы на тот торопиться изволите? Нет, вы не подумайте плохого: револьвер я вам дам, не жадный. Просто удовлетворите мое любопытство.
Полковник нервно дернул плечом:
– Я давал присягу и полагаю, что честный человек делает это лишь один раз в жизни, – спокойно ответил он. – И когда мне сказали, что государь подписал отречение, я поднял свой полк и отдал приказ идти на Петроград. Но меня арестовал командир дивизии и потребовал, чтобы я принес присягу Временному правительству. Я отказался… – Тут Полевой невесело усмехнулся, – Меня собирались расстрелять за мятеж, но, как я понимаю, обстоятельства изменились. Поэтому я прошу вас оказать мне услугу…
– Окажем, – прервал его Анненков. – Обещаю, что окажем. Но прежде чем выполнить вашу просьбу, очень прошу вас, полковник: исполните одну мою.
– Слушаю вас, ваше превосходительство, – наклонил голову полковник.
– Сходите и поговорите с моим начальником штаба, генерал-майором Львовым. А после, – улыбнулся Анненков, – после приходите – дам вам хоть наган, хоть пулемет…
Полевой козырнул и вышел. Анненков посмотрел ему вслед. «А ведь мог быть просто расстрелянным, – подумал он и печально вздохнул. – Раз, и все…»
Поезд первого саперно-штурмового полка мерно постукивал по стыкам рельсов. Из первой теплушки раздавались звуки гармоники, под которою хор мужских, несколько нетвердых голосов с большим чувством выводил:
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Это будет последний
И решительный бой!
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Полковник Полевой подозревал, что последние две бутылки коньяка и четверть самогона, наверное, оказались лишними, да и пивом их запивать вряд ли стоило. Но на душе у него было тепло: он нашел своих единомышленников, своих настоящих боевых товарищей…
Самый серьёзный заслон встретился на подходе к Пскову. Там Временному правительству удалось собрать почти полнокровную дивизию, но не желавшие воевать со своими солдаты разбежались, как только прозвучали первые залпы орудий и пулемётные очереди.
А к утру третьего дня поезда начали втягиваться на станцию Тосно.
13
Сегодня, 20 ноября 1916 года, после прибытия с переговоров о подписании мирного договора, в своём кабинете скончался император Австро-Венгрии Франц-Иосиф I.
Ходили упорные слухи о тяжёлой болезни императора, но совершенно ясно, что окончательно его подкосили военные неудачи и взятие Вены русскими войсками.
Правящие фамилии Европы уже отправили телеграммы с соболезнованиями семье покойного и народу Австро-Венгрии, а в Вене, которую покидают русские войска, назначен недельный траур.
«Новое время» от 20 ноября 1916 г.
О войне никто не хотел думать. В зале Политехнического музея в Москве самозабвенно пел свои «поэзы» изысканно-галантерейный Игорь Северянин. Вспотевшие от волнения курсистки яростно аплодировали ему, единогласно избрав его «королём поэзии»…
Тиана, как больно! Как больно, Тиана!
Вложить вам билеты в лиловый конверт
И звать на помпезный поэзоконцерт!
Тиана, мне грустно! Мне больно, Тиана!
– Браво! – задыхаясь, кричали курсистки. – Браво!..
А он стоял, гордый и надменный, в чёрном глухом сюртуке, с длинным лицом немецкого пастора, и милостиво кивал головой, даже не улыбаясь.
Несомненно, он талантлив: в его стихах много подлинного чувства, выдумки, темперамента, молодого напора и искренности. Но cидя на чердаке, где-то на Васильевском острове, на шестом этаже (ход у него, как и у меня, через хозяйку), в дешёвой комнате, довольно трудно казаться утончённым денди…
