Он настолько задумался о том, как бы это ему встретиться с бароном, что едва не налетел конем на высокого офицера, пытавшегося быстро пересечь улицу.
– Простите, сударь, – извинился Глеб, в последнюю секунду удержавший коня.
– Ничего, – неожиданно резким, металлическим голосом ответил незнакомец, – бывает.
– Товарищ командир, – обратился в этот момент к Львову один из штурмовиков.
Больше он не успел сказать ничего, когда высокий незнакомец в длинной шинели вдруг прищурился и спросил:
– Товарищ? Это что за новое обращение в армии? Быстро же вы, господин «спаситель отечества», на нужную сторону переметнулись!
– Тебе жить надоело? – спросил штурмовик, двинув своего коня грудью на говорившего. – Так ты не стесняйся, заходи. Поможем.
Но Глеб коротким взмахом руки остановил бойца и спрыгнул с седла.
– Не имею чести вас знать, милостивый государь, – отчеканил он, глядя в чуть выпуклые глаза офицера, – но по вашему тону понимаю, что вы напрашиваетесь на то, чтобы я забил ваши слова в вашу же глотку.
– Я – генерал-майор Врангель, Петр Николаевич, – гордо сообщил тот. – А вот вы, господин генерал – предатель России!
– Вы сошли с ума! – воскликнула Татьяна Романова и так шустро спрыгнула с седла, что Львов еле-еле успел ее подхватить. – Вы хоть знаете, господин Врангель, что Глеб… что Глеб Константинович штурмом взял Царьград и первым шел среди солдат?! Что он и его люди спасли нашу семью и… и вообще! Немедленно извинитесь!
Врангель презрительно посмотрел на цесаревну. Внезапно глаза его расширились и еще сильнее выпучились: он узнал. Помотал головой, словно отгоняя от себя морок, потом совсем другим тоном спросил:
– Ваше высочество? Ваше императорское высочество? Здесь? Но… – тут голос ему все же изменил. Лишь через несколько секунд он смог выдавить из себя не то хрип, не то стон. – Но как?..
– Я здесь вместе со своим командиром – генералом-майором Львовым. Мы прибыли на разведку, – милостиво сообщила Татьяна. – А вы что здесь делаете? Почему не на фронте?
– …И вот прикинь, Борь, – Глеб подался вперед. – Стоит передо мной навытяжку самый настоящий Врангель. И обстоятельно так докладывает, что недовольных Временным правительством в городе – до … матери! И что они планируют – что б ты думал?! Планируют они освободить государя и его семью из Царского Села. Как тебе, а?
– Погоди, так выходит, что все эти временщики скрыли историю про освобождение? – спросил Анненков. – Ай, молодцы! Надо ж было себе так жизнь испоганить…
– Ну, а я про что?! И вот на этом фоне караульная служба у этих орлов вообще не налажена. Я плакал, когда узнал, что они до сих пор пропускной режим не ввели…
– Да уж… Ну, а какими силами располагают наши оппоненты?
– На круг – девять полков и сводный морской отряд, численностью до пяти батальонов. Но это – считая юнкеров, запасников и тэдэ, и тэпэ. Дислокацию всех я на карте отметил.
– Ну что? – Анненков встал и хлопнул Львова по плечу. – Драть тебя, Глебка, надо, розгами да хворостиной, но вроде как поздно уже. Молодец, черт везучий! Иди, отдыхай. А завтра начнем планировать операцию по захвату Питера. Отдыхай пока, а то двое суток шлялся, черт знает где, а все-таки начальник штаба! Завтра тебе работы столько будет – пчелам позавидуешь, а муравьи – вовсе бездельниками смотреться будут…
14
Срочно!
Госпитальное судно «Британник» подорвалось на германской мине и затонуло. Большое количество жертв.
Газета «Ведомости» от 21 ноября 1916 г.
Шагал покорил нас, и даже его «нелепица», его зеленые и красные летающие и изогнутые люди кажутся давно знакомыми и художественно оправданными. Впрочем, может быть, осторожнее будет сказать, что уж слишком соблазнительна в Шагале печать подлинного дарования и, главное, очень тонкой, почти изысканной культуры рисунка и краски, чтобы наперед не простить ему его «чудачества» и полюбить его таким, каков он есть, как это делаем мы с каждым художником Божьей Милостью.
«Русские ведомости» от 21 ноября 1916 г.
Гибель Австрии, предопределенная самым фактом мировой войны, есть конечная историческая расплата за то гомерическое предательство, которое Франц-Иосиф совершил по отношению к русскому императору, спасшему для него венгерскую корону, и которое внушило знаменитому русскому поэту классические бичующие слова: «Прочь, прочь австрийского Иуду от гробовой его доски».
Пётр Струве, дневники.
Пока дивизия оставалась единственным островком стабильности в охваченной повальным сумасшествием империи, никто и не помышлял о том, чтобы отправлять куда-то царскую семью или большевиков. Слишком уж опасно стало в России, особенно если учесть, что, по словам питерских жителей, новое правительство не нашло ничего умнее, как открыть тюрьмы и выпустить всех, кого только можно. Самым ужасным, однако, оказалось то, что в порыве революционного подъема заодно выпустили и тех, кого нельзя, так что вечерами крупные города превращались в натуральное Чикаго времен Аль-Капоне и Лаки Лучиано.
Семью Романовых разместили в «прихватизированном» здании тосненской школы, которая находилась на отшибе – как раз рядом с границей территории дивизии. Всего-то и потребовалось чуть перенести проволоку и вкопать пару дополнительных столбов. Правда, Анненков настоял, чтобы окна, выходящие на улицу, были заложены кирпичом и забиты поверх котельным железом, а еще прямо перед бывшей школой теперь красовались натуральный дзот и пара стрелковых гнезд из мешков с песком.
Вместе с Романовыми проживал и Распутин. А вот старшая цесаревна решила взять строительство будущей жизни в свои собственные руки и практически не бывала в «расположении» семьи, предпочитая жить у Бориса. Да и Татьяна Николаевна уже подумывала, а не переселиться ли к Глебу…
В соседнем здании, где раньше находился архив дивизии, теперь обитали большевики и Александра. Но ни там, ни там не было возможности самим готовить пищу, так что ежедневно за завтраком, обедом, чаем и ужином члены РСДРП(б) встречались с членами царской семьи.
Одынец, посмеиваясь, рассказал, как поначалу горячие головы из большевиков и особенно – из большевичек пытались выказывать свое презрение к Романовым. Хотя царская семья держалась подчёркнуто дружелюбно, большевики таким запасом воспитания похвастаться не могли и твердо пытались бойкотировать именитых соседей. Но на защиту бывшего хозяина земли русской решительно встали Сталин и Луначарский, и остракизм как-то не прошел. Зато потом началась такая яростная агитация, что мягкий Николай не продержался и трех дней. Он полностью и безоговорочно капитулировал и очень скоро оказался в стане левых марксистов. Оказалось, что бывший император обладал прекрасной памятью и через неделю уже вовсю поддерживал большевиков в деле пропаганды среди своей семьи коммунистических идей, позволяя себе, однако, спорить с некоторыми постулатами Маркса, ссылаясь на Ленина, Сталина и Каменева. А в один из дней Глеб подавился и чуть не откусил ложку, услышав, как бывший император доказывает Сталину необходимость немедленной агарной реформы и уничтожения любой формы собственности, кроме общественной. Когда Борис, Татьяна Соломаха и Татьяна Николаевна дружно лупили его по спине, он смог прохрипеть только: «Маоист, блин…»
