Первое время Борис и Глеб слегка посмеивались над этим ежедневным сюром, но после привыкли. И даже уже особо не удивлялись, когда пятнадцатилетняя Анастасия и двенадцатилетний Алексей буквально вцепились в Сталина и Фрунзе, требуя создать организацию юных коммунистов, в которую они собирались немедленно вступить.
Единственная, кому все эти страсти были глубоко фиолетовы, была Александра. У девушки появился искренне любящий муж, и она просто наслаждалась этим фактом. Разумеется, с Глебом и Борисом все отношения, кроме дружеских, были немедленно прекращены…
Вечерами офицеры, да и многие нижние чины, собирались в своеобразном клубе – двухэтажном здании недостроенной дивизионной унтер-офицерской школы. Сюда же приходили сестры милосердия, женщины-большевички, да и царская семья не брезговала подобными посиделками. Тут имелись рояль, фисгармония и два пианино, часто играл дивизионный оркестр, устраивались танцы. А еще здесь же располагалась дивизионная библиотека.
Вот как раз в нее-то и зашли вечером Александра и Сталин. Сталин хотел разыскать последнюю работу Дюринга, которую Сашенька обещала ему перевести на русский язык, чтобы Иосиф Виссарионович мог написать отповедь на весьма спорные утверждения этого экономиста.
Внезапно откуда-то сверху раздалась назойливая простенькая мелодия, и Александра замерла. Сталин удивленно посмотрел на нее: губы жены беззвучно проговаривали какие-то слова. Он пригляделся и прочитал по губам: «Я буду вместо, вместо, вместо нее, твоя невеста, честно, честная, ё!»
– Что это? – спросил он встревоженно.
В его мозгу молнией сверкнуло: «Неужели?! Неужели забеременела?!», потому что он точно знал: в состоянии беременности женщина вполне может требовать чего-то несусветного и нести совершеннейшую бессвязную чушь.
Но тут Саша заулыбалась, искательно заглянула ему в глаза и попросила:
– Поднимемся? Я тебе потом честно-честно все переведу, а?
Иосиф Виссарионович, было, нахмурился, но потом ласково улыбнулся:
– Конечно, татка
[153]. Пойдем…
На втором этаже они достаточно быстро отыскали комнату, откуда раздавалась мелодия. Возле пианино сидел Львов и выстукивал одним пальцем этот незамысловатый мотив, а за ним сидели две Татьяны: Соломаха и Романова. Сталин пригляделся, потом вдруг тихо фыркнул и легонько толкнул Сашеньку локтем. Та присмотрелась и с трудом подавила смех: девушки жадными глазами пожирали Глеба, но вдруг разом синхронно поворачивались и бросали друг на друга свирепые взгляды. А потом снова поворачивались к Глебу…
– А кроме Глюкозы еще что-нибудь можешь? – спросила Александра.
Львов резко обернулся и захлопнул крышку клавиатуры:
– Да я и Глюкозу-то не могу, – усмехнулся он. – Я с пианино не дружу… На гитаре еще – туда-сюда, только – на шестиструнной, а здесь таких… – Он махнул рукой, а потом весело добавил: – А на этом сыграть я могу, но мне нужно сперва показать: на какие клавиши нажать и сколько раз…
Все засмеялись. В этот момент раздался грохот сапог: по коридору шли офицеры. Один из них – пилот-подпоручик Орлов
[154] нес в руках отменного качества гитару. Концертную. Испанскую. Шестиструнную.
– А вот мы сейчас и попросим товарища Глеба показать нам: как он играет на гитаре? – произнес Сталин.
Офицеры, услышав это, подошли, и Орлов протянул Львову инструмент:
– Сыграйте, командир…
Львов взял на пробу пару аккордов, а потом вдруг тронул их легким перебором:
Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
[155]
Сашенька не выдержала и подхватила:
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная черная степь пролегла между нами.
Дуэт слушали в гробовой тишине. Мрачнели лица офицеров и унтеров, тоже подтянувшихся на музыку. Сжимались кулаки, стискивались до скрипа зубы. А когда раздалось:
Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и теперь надо мною она кружится…
губы собравшихся непроизвольно зашевелились, повторяя слова.
Песня кончилась, но никто не смел произнести ни слова. Казалось, в комнате слышно, как стучат сердца. И только появление Анненкова под руку с Ольгой Николаевной разрушило заговор молчания…
Львов протянул гитару Орлову:
– Ну, а теперь ваша очередь, подпоручик.
Тот отрицательно помотал головой:
– Нет, командир. Уж извините, – он спрятал руки за спину, – но после вас я к ней и притронуться не могу…
Сашенька посмотрела на Львова:
– Глеб? А ты помнишь «Группу крови?»
– Я-то помню, – генерал Львов улыбнулся и вопросительно глянул на Анненкова.
– А что я? Могу подыграть на рояле…
Вся компания пошла вниз, в большой зал, где стоял рояль.
Анненков подошёл к инструменту в углу, сдёрнул чехол, пододвинул стул и сел, открыв крышку.
– «Группа крови», говоришь… – он размял пальцы и неожиданно нажал одну клавишу.
Зазвенел чистый тонкий звук. Львов кивнул и быстро подстроил гитару. Затем кивнул Борису, и незнакомая мелодия начала пульсировать в тяжёлом ритме.
Тёплое место, но улицы ждут
Отпечатков наших ног,
Звёздная пыль на сапогах.
Мягкое кресло, клетчатый плед,
Не нажатый вовремя курок,
Солнечный день в ослепительных снах.
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве,
Пожелай мне удачи,
Басовые аккорды на рояле органично вплетались в гитарные риффы, а мелодия в верхнем регистре удачно дополняла голос, так что вышло все вполне пристойно хоть и без репетиций.
