Но чистый грим – это капля в море.
Как объяснял Хейфец, идея превращения «стимула» в персонализируемый «маскер» (звучит как бред) заключается не только в краске. Существует огромное множество других нюансов. Форму лица можно менять валиками из ваты, рассовывая их за щеками, губами и даже в носу. Здесь главное – чувство меры и гармонии. Ошибешься – и камуфляж превратится в демаскирующий фактор.
Оказывается, очень важно контролировать положения головы и тела. Процесс узнавания человека в быту во многом зависит от характерных движений, типичных ужимок и мимики. Достаточно чуть по-другому повернуть голову и свести брови к переносице – и тебя узнать будет гораздо сложнее.
А еще есть осанка…
Еще есть одежда…
Еще есть язык жестов…
Еще – очень много чего есть.
Иными словами, если перечислять все, что я узнал от своего нового учителя, – получится толстенная монография, которую жаждали бы заполучить многие секретные службы мира, причем наперегонки.
Но капризный еврей, как он мне напоминал неоднократно, уже не консультирует спецслужбы.
– Вам не нужно радоваться, юноша, тому, что старый Хейфец делает вашей особе свое исключение. Таки он все же снова совершает что-то нехорошее. Вы начинаете очень много знать для своего чрезмерно юного возраста. А как сказал один древний мудрец, многие знания есть многие печали. Боюсь, мне станет за это когда-нибудь очень стыдно…
Понравился я ему.
Глава 9
«Мир, труд, май» и… мохеровый кардиган
В городе праздновали Первомай.
Огромные колонны людей формировались на распланированных администрацией точках улицы Гоголя и плавно вытекали на городское кольцо. Флаги, транспаранты, воздушные шарики в руках детей и пестрота весенних цветов – все это создавало непередаваемую атмосферу радости.
Из репродукторов гремела музыка. Народ лучился улыбками, пел песни под баяны, кто-то пытался пуститься вприсядку прямо по ходу движения людского потока. И не было во всем этом проклинаемого демократами двухтысячных авторитарного принуждения со стороны злобных коммуняк. Заградительных отрядов с пулеметами тоже не наблюдалось. Даже милиции было не так уж и много. И, к слову, раз уж пришла на память «демократическая мифология», – не было вокруг ни одного пьяного или даже слегка выпившего человека. Все сядут за стол после обеда, как заведено.
А сейчас массовая эйфория била повсеместно фонтаном абсолютно трезвой и здоровой струей.
Это давно уже был праздник не идеологии, а победившей и властно вступавшей в свои права крымской весны. И его действительно по-настоящему любили. Может быть, даже больше, чем Новый год. Разумеется, предприятия получали какие-то разнарядки из горисполкома по количеству участников, да только приходило людей гораздо больше, чем надо. Добровольно. И на точках сбора постоянно творилось чудовищное столпотворение. Осатаневшие организаторы доходили чуть ли не до драк, отстаивая свои кровные метры отведенной территории. А колонны выходили на площадь Ушакова с вопиющим опозданием. Но все эти капли дегтя недоразумений пшиком исчезали в цистерне вселенского веселья.
Наша группа сегодня не работала. Имеется в виду – по специализации. Всеобщий праздник захлестнул и нашу Контору. В дружный строй Ленинского района наших волкодавов, разумеется, не ставили, но они были где-то здесь. Наслаждались и расслаблялись.
Меня тоже отпустили «погулять». Одного, без контроля. Как сознательного, несмотря на некоторую безбашенность, сотрудника.
В качестве практикума я был под маскировкой. Мой образ – тревожный отпрыск не очень богатой прослойки малоквалифицированного пролетариата на грани люмпен-категории. На мне был кургузый пиджачок, надетый на выцветшую серую водолазку, не очень чистые штаны в коричневую полоску и тяжелые зимние ботинки, забывшие о существовании в природе обувного крема. На лице – обкатанный уже мною на Козете грим рыжего повесы: россыпь веснушек и раздвинутые валиками пухлые щеки. Украшала эту красоту драповая кепка-хулиганка, знававшая и лучшие времена.
Подобные мне сорванцы шныряли в волнах людского моря и кусками гнутой медной проволоки сшибали из рогаток, сделанных из шпилек для волос и резинки-венгерки, воздушные шарики у дисциплинированных детей. Народ про эту напасть знал, поэтому своих чад держал ближе к центру колонны. А злодеев легко вычислял, брал за уши и, веселясь, беззлобно отвешивал первомайские подзатыльники.
– А ну иди сюда, стрелок пархатый! Попался? – Очередная жертва уже трепыхается в клешнях пожилого усатого мужика, с рядами орденских колодок на левой стороне пиджака. – Ты чего людя́м праздник портишь? В милицию захотел?
– Пусти-и, дяденька. Я больше не буду.
– Рогатку давай! Давай-давай. Вот так. У ну, брысь отсюдова!
И, довольный собой, «дяденька» возвращается к начатому раньше: «…На не-ом защи-итна ги-и-мнастерка, она с ума-а меня сведет…»
В одном из просветов людского моря под ярким транспарантом «Мир-труд-май» лихо выплясывала замысловатый танец веселая старушка в пунцовом плаще, коричневых гамашах и солдатских ботинках. В одной руке у нее портрет Ленина на палочке, во второй – флажок советских военно-морских сил. Правильные, хотя и не совсем соотносящиеся друг с другом атрибуты крутились вокруг плясуньи морским семафором, сливаясь в бесшабашную и слабо идеологически выдержанную карусель.
Народ радостно гоготал и хлопал в ладоши.
– Давай, Семеновна! Не подкачай!
– …Ра-аску-у-дрявый! Клен зеленый! Лист резной! – Бабуля умудрялась еще и подпевать репродуктору. – Я-а влю-у-бленный! И смущенный пред тобой!..
Напирающие сзади даже слегка притормаживали, расширяя зону этого стихийного танцпола.
– Кле-он зе-эленый! Да кле-он кудрявый! Да ра-аску-удрявый! Резной!
За спиной веселящейся толпы нетерпеливо верещал автомобильный гудок. На подходе пробуксовывал очередной массив праздничной колонны, впереди которого маячил драпированный кумачом изношенный «газон» с огромными картонными буквами «Гагаринский район» на кузове. Прямо за ним, размахивая в воздухе огромными искусственными цветами, клубилась белоснежная стайка красногалстучных пионеров, за которыми степенно вышагивали отцы-руководители. У многих – ордена и медали со времен Великой Отечественной.
Старая гвардия пока еще была в строю: слишком мало прошло времени после тех страшных событий. Одеты все просто, скромно, но празднично. Чисто и аккуратно.
Вообще, если на мой незашоренный взгляд, по тем временам мода была ужасной! Преобладали серые, коричневые и темно-синие тона. Редкая модница позволяла себе покрасоваться в пальто светло-бежевого цвета. У многих женщин – завязанные по-крестьянски платки на головах, где ярких цветовых решений усматривалось гораздо больше, чем в одежде. Мужики, если это солидные мужики, вышагивали в длинных болоньевых плащах с широкими поясами. У тех, кто расстегнулся по случаю теплого весеннего солнышка, под плащами были видны сурового цвета двубортные пиджаки и широкие прямые брюки. Обувь – такое впечатление, будто с одной полки. Разумеется, почти вся черная. Монотонность цветовой гаммы с лихвой компенсировалась обилием кумача, цветов и флагов.
