Девушка снова зашевелилась под одеялом, приподняла голову и открыла огромные сине‑зеленые глаза. Под ними от усталости и нервного напряжения залегли темные тени.
— Ну да, я вернулся, — сказал Маунтджой. — Пойду приготовлю чай.
Саманта издала стон, давая понять, что просит вынуть у нее тряпку изо рта.
— Сейчас. Подождите немного, — произнес Маунтджой и отправился на импровизированную кухню, которая на самом деле представляла собой крошечный закуток с чайником и чашками.
— Я принес свежего молока, — сообщил он. — Полагаю, оно будет повкуснее консервированного. Если хотите бутерброд, могу предложить хлеб и ветчину.
Маунтджой сознательно оттягивал момент освобождения Саманты от кляпа. Он делал это вовсе не из жестокости — просто отвык от человеческой речи. Вряд ли Саманта была более словоохотливой, чем большинство ее сверстниц, но Маунтджой опасался, что если она начнет говорить, это помешает ему думать.
Заварив чай, он подошел к кровати и вынул кляп, стараясь оставаться на расстоянии вытянутой руки от своей пленницы и избегая ненужного телесного контакта. Он решил придерживаться именно такой линии поведения: боялся, как бы несколько лет воздержания не толкнули его на поступки, которые разрушили бы весь его план.
Саманта потерлась лицом о собственное плечо. Вокруг губ у нее проступила краснота.
— А руки вы мне не развяжете? — спросила она.
— Если хотите, чтобы я освободил вам руки, перевернитесь на живот.
— Я не понимаю, зачем вам потребовалось затыкать мне рот, — сказала Саманта, меняя положение своего тела. — Даже если бы я стала кричать, здесь бы меня никто не услышал. На территории кемпинга в октябре никого не бывает.
Она явно пыталась оценить обстановку. Маунтджой промолчал. Саманта уже пробовала выяснить, где они находятся. Она преодолела страх и гнев, которые были естественной первой реакцией на похищение, и последние несколько часов обращалась к Маунтджою почти дружеским тоном. Это стало еще одной причиной, из‑за которой ему было трудно с ней разговаривать. Если бы она была настроена враждебно, это значительно облегчило бы дело.
Маунтджой налил Саманте чаю. Сев, она взяла чашку обеими руками, пытаясь согреть ладони.
— А газету вы не принесли?
— Откуда? Из супермаркета?
Саманта бросила на Маунтджоя удивленно‑внимательный взгляд.
— Да. Там теперь продают и газеты. Вы никогда не ходите за покупками?
Она не знала, что Маунтджой бежал из тюрьмы, или делала вид, будто не знает. Маунтджою, однако, казалось, что Саманта начинает догадываться об этом.
— Новости меня не интересуют! — бросил он.
— Странно! Вообще‑то они должны вас интересовать. В газетах, наверное, уже напечатали мою фотографию. Так и вижу заголовок: «Полиция ведет упорные поиски пропавшей студентки».
— Вы напрасно тешите себя подобными иллюзиями.
— Делом лично займется мой отец. Он ведь заместитель начальника местной полиции. Или, по крайней мере, один из заместителей.
— Мне это известно.
— Думаете, что если он высокий полицейский чин, то у него денег пруд пруди? Ошибаетесь. Сотрудникам полиции платят немного. А чем вы занимаетесь, когда не заняты похищением беззащитных женщин?
— Делаю похищенным беззащитным женщинам бутерброды — при условии что они не проявляют излишнего любопытства.
— Ладно, — вздохнула Саманта и откинула одеяло. — А теперь развяжите мне ноги.
— Это еще зачем?
— Не будьте тупым.
— Что, опять?
Нехитрая процедура удовлетворения естественных потребностей смущала и девушку, и Маунтджоя. Кроме того, предоставляя своей пленнице даже частичную свободу движений, он шел на немалый риск. Саманта была сильной молодой женщиной, а потому каждый ее поход в туалет мог стать попыткой побега. Маунтджой настоял на том, что дверь туалета должна оставаться открытой.
Он помог Саманте ослабить веревку, стягивавшую ее лодыжки.
— И что бы я, по‑вашему, стала делать, если бы вы меня совсем развязали? — произнесла она. — Попыталась сбежать? Но ведь босиком далеко не убежишь, разве не так?
Маунтджой снова промолчал. Распахнув дверь туалета, он, придерживая ее ногой, остался стоять рядом со входом, чтобы Саманта не вздумала закрыться. По его мнению, дом‑прицеп, в котором они находились, идеально подходил для реализации плана. Условия здесь были вполне сносными. У него вовсе не было желания без необходимости заставлять Саманту ощущать дискомфорт, не говоря уже о физических страданиях. Маунтджой, однако, не ожидал, что его пленница будет настолько тяжело воспринимать ограничение ее в движениях.
Выйдя из туалета, она, как и ожидал Маунтджой, спросила:
— Сколько еще все это будет продолжаться?
— Трудно сказать.
— Это зависит от моего отца?
— Я бы и сам хотел, чтобы все закончилось поскорее.
— Но вам, вероятно, нужно, чтобы все завершилось так, как вы задумали.
— Разумеется.
Саманта немного помолчала, а затем продолжила:
— Знаете, когда‑то я даже мечтала о том, чтобы меня похитили. Но это должен был быть мужчина, похожий на Харрисона Форда. Да и вообще я представляла это совсем иначе. Не предполагала, что мне будет холодно, что я буду мечтать переодеться в чистую одежду и съесть что‑нибудь горячее. Оказывается, заложница — это мерзко и унизительно. Вы говорили с моим отцом по телефону?
— Нет.
— А как же вы с ним тогда связываетесь? По почте? Как он узнает, что меня похитили?
— Не волнуйтесь, у меня все под контролем.
— Вы отправили ему послание с кем‑то другим?
— Примерно так.
— Вы уверены, что оно до него дошло?
— Да.
— А что будет, если мои родители не согласятся выполнять ваши требования? Что, если вы запросили за меня слишком большой выкуп?
— Я не понял, вы хотите бутерброд с ветчиной или нет?
— Я уже говорила, что хочу. Просто вы меня не слушаете. Или вы хотите сказать, что для того, чтобы вы меня покормили, я должна прекратить задавать вопросы? Между прочим, я могу сама сделать себе бутерброд, если вы позволите.
В кухню Маунтджой ее не пустил. Приказал ей вернуться на кровать. Пока он связывал ей лодыжки, она достала из кармана расческу и принялась приводить в порядок волосы.
— Как долго вы носите эту прическу? — поинтересовался Маунтджой.
— Месяцев шесть. Я чувствую, что волосы стали жесткими. Их надо помыть с шампунем.
— Смотрятся они неплохо.
