Пришлось ей уже в темноте идти собирать созревшие овощи с грядки. При этом Валери обратила внимание, что многие кусты нибукуса стояли полностью обобранными, хотя девушка точно помнила, что урожай с них она не собирала. Юная охотница нахмурилась. Воровство в посёлке Хунай наказывалось очень строго – либо отрубанием правой руки, либо отрубанием головы. Даже в тот страшный голодный год, когда погиб Аскольд и её малолетние сёстры, она не опускалась до воровства еды у соседей.
Тем более странным было обнаружить следы воровства сейчас, когда голод в посёлке ещё не наступил. Наглый вор, похоже, был уверен, что Валери его не поймает или после своих охотничьих успехов даже не обратит внимание на пропажу части овощей. Ну нет, она не собиралась спускать наглому воришке это с рук! Валери собрала все посиневшие продолговатые плоды нибикуса, нарочно оставив на грядке два спелых овоща. Быстро перекусив солоноватыми мясистыми плодами, следующий час девушка потратила на то, что вязала из прочных древесных нитей затяжные петли и прикрепляла из к глубоко вбитым в землю колышкам. Днём, конечно, эти верёвки разглядеть было нетрудно, но девушка подозревала, что похититель овощей действует ночью.
Наутро её ждал сюрприз. За окном было ещё темно, когда Валери разбудил подозрительный шум – не то сопение, не то всхлипы. Девушка оделась и вышла из дому. В её огородике, накрепко запутавшись обеими руками в затянувшихся петлях, на земле сидела Салая. Её родная мать. В глазах матери, когда она смотрела на дочь, читался жуткий страх.
– Но почему, мама? – только и могла спросить девчонка.
– Поверь, дочь, мне жутко стыдно, – разрыдалась Салая в ответ. – Просто в нашем посёлке последние дни только и говорят, что ты постоянно приносишь из Леса богатую добычу и живёшь припеваючи. Соседи шепчутся, что это несправедливо, когда у какой-то пигалицы полно еды, а взрослые мужики и женщины вынуждены питаться впроголодь. Вот мой муж и послал меня сходить на огород с утра пораньше, пока все спят. Мол, если и увидит кто, то подумает, что я дочери помогаю по хозяйству. Я сперва долго отказывалась, но муж меня всё же уговорил. Не выдавай меня, Валь!
– Так ты впервые пришла за овощами? – уточнила Валери.
Мать усиленно закивала, всхлипывая:
– Клянусь, никогда раньше ничего чужого в руки не брала, и впредь никогда не буду! Один раз поддалась на уговоры, и это будет мне навсегда уроком.
Валери сходила за ножом и перерезала путы, освобождая женщину. Отпустив мать, девушка задумалась. История получалась некрасивая. Завистливые соседи, оказывается, сочиняли байки о том, как распрекрасно она живёт. И потому не считали зазорным подворовывать у «зажравшейся» охотницы.
Версия про живущую без забот охотницу получила неожиданное подтверждение этим же утром. Валери как раз объясняла появившимся в её доме трём мужчинам-строителям, где нужно подлатать крышу, как вдруг её посетил отец Мажека. Старейшина Кафан-хог был важен и грозен на вид. Он неторопливо осмотрел обшарпанные стены и потемневший потолок, жестом отправил на улицу притихших рабочих, после чего с достоинством уселся на спешно предложенный ему девушкой стул.
– Вот что, Валери-урла, – начал он свою речь властным уверенным басом. – Ко мне и другим старейшинам всё чаще поступают жалобы от жителей посёлка на несправедливость. Крепкие здоровые мужики, как вот эти достойные работники-строители, вынуждены горбатиться с утра до ночи, только чтобы прокормить себя и детей. И такие люди считают неправильным, когда охотники, даже столь маленькие и неопытные, как ты, получают гораздо больше их. Это тем более несправедливо в нынешних непростых условиях, когда посёлок Хунай лишился двух основных полей, а группа охотников до сих пор не вернулась. Поэтому с этого дня действует правило, которое я считаю справедливым, что ты будешь оставлять себе достаточно еды для пропитания, а все излишки будешь передавать нуждающимся жителям. Ты всё поняла, Валери-урла?
Старейшина говорил неторопливо и властно, говоря рублеными фразами и словно впечатывая слова. Он явно и в мыслях не мог себе допустить, что его решение может кем-либо оспариваться, а уж тем более столь маленькой девочкой. Но невероятное всё же произошло. Валери выслушала Кафан-хога и… рассмеялась! Она хохотала так, что долго не могла остановиться, а лицо всё более хмурящегося старейшины вызывало у девушки лишь всё новые приступы смеха. Потом, чуть отдышавшись, она сквозь слёзы веселья заявила прямо в лицо старейшине:
– Другими словами, старейшины уже признают правдивость моих слов, сказанных два дня назад? Однако вместо извинений за те грубые слова, которыми меня тогда обругали в Доме Совещаний, вы решили просто-напросто меня обокрасть?
– Но, но! Не забывайся, девчонка! – повысил голос старейшина.
– Я всего лишь опять говорю правду и называю вещи своими именами. Интересно, принимая такое решение, вы подумали, что мне теперь никакого нет смысла охотиться? Если раньше я приносила обычно где-то двадцать уток в день, то теперь с таким же успехом я могу принести всего две или даже одну, разницы-то для меня не будет никакой! Это ведь жители посёлка Хунай, которых я кормила вот этими самыми стёртыми до кровавых мозолей руками, перестанут теперь получать еду, а не я. Да и вообще, какой мне тогда будет резон приносить добычу именно в посёлок Хунай, а не в Хавар или Узвар?
– Приносить добычу чужим посёлкам незаконно! – тут же резко заявил Кафан-хог, повысив голос почти до крика.
– Да? Незаконно? Расскажите про этот запрет другим охотникам, например, тому же старейшине Тимок-уру, который годами сдавал добычу на пристань Узвар, и ничего ему за это не было! – Валери тоже повысила голос.
– Да как ты смеешь, девчонка! Я посажу тебя в подвал за непослушание! – пригрозил старейшина, даже не столько рассерженный, сколько удивлённый настолько активным сопротивлением маленькой дерзкой охотницы.
Но Валери оказалось уже не остановить, девушка разошлась не на шутку, и никакая угроза наказания её сейчас не страшила:
– Давайте, пробуйте. Сажайте меня в погреб. Но только тогда вам уже придётся меня кормить, а не наоборот. И ещё, если меня кто-нибудь действительно задумает запереть, пусть сразу зарубит себе на носу – как только меня выпустят рано или поздно, я просто покину посёлок Хунай и переберусь в другое место. В тот же посёлок Хавар, куда меня уже звали. Хватит с меня того, что я молчу про судьбу наших охотников и про ваши не слишком честные делишки по скупке зерна. Терпеть ещё и отбирание добычи я не стану! А старейшине Хафиз-хогу отдельно передайте, что не он мне, а я ему вырежу язык, если он вздумает ещё хоть раз сказать про меня гадости!
Кафан-хог неожиданно запнулся на полуслове и смутился. Валери было весьма забавно наблюдать, как этот огромный сильный мужик вдруг растерянно отводит глаза. Явно старейшина не ожидал, что секретный разговор трёх правителей в Доме Совещаний станет известен кому-либо другому. После довольно продолжительного молчания Кафан-хог заговорил, заметно сбавив тон:
– Наш шаман предупреждал меня, что после всех перенесённых переживаний ты можешь повести себя весьма необычно. Теперь я понял, что он имел в виду. Валери-урла, ты сейчас напоминаешь мне твоего отца, Айвас-ора. Он тоже был бунтарь с непростым характером, но все его причуды прощались ему, так как Айвас-ор приносил посёлку Хунай огромную пользу. Поэтому мой тебе добрый совет на будущее – твои капризы и непослушание будут сходить тебе с рук только в том случае, если ты и дальше будешь приносить посёлку Хунай пользу. Отложим пока до возвращения наших охотников непростую тему изменения правил дележа добычи, чтобы все наши охотники находились в равных условиях.
