Внезапно я услышала за своей спиной крик. Обернувшись, я увидела, что старик, с которым еще несколько минут назад мирно беседовал Валера, отчаянно машет мне рукой и гортанно выкрикивает что-то. Яркое солнце слепило меня, и я поднесла ладонь козырьком к глазам. Но старик уже бросился наутек, нелепо семеня ногами и взмахивая руками. Валера пару секунд растерянно смотрел ему вслед, явно не понимая, что так напугало этого деда. Затем перевел взгляд на меня и вдруг тоже взмахнул руками и крикнул:
— Катя, беги!
Краем глаза я увидела, как бегут прочь еще недавно работавшие на самом берегу спасатели. А затем обернулась назад, туда, где было нечто, так напугавшее всех, находившихся в этот момент на берегу, и увидела…
Из самого сердца океана, где еще недавно серебрилась и бликовала под слепящим солнцем безмятежная вода, надвигалась огромная, монолитная, шипящая пенистым гребнем волна. Я смотрела на нее, оторопев, словно видела происходящее в замедленной съемке. Вот она с ревом вздымается, собирается с силами, подползает, чтобы обрушить всю океанскую ярость на этот лазурный райский берег.
«Еще одно цунами, — успела сообразить я. — Через два дня после первого. Но ведь не бывает же… Два раза в одну воронку…»
Больше я уже ни о чем не думала. Инстинкт самосохранения, поначалу забуксовавший, включился в последние секунды, и я бросилась прочь от воды, оскальзываясь босыми ногами во влажном песке. Черт меня дернул снять сандалии…
Все дальнейшее не могло занять больше нескольких секунд, но после мне казалось, что волна наползала не меньше часа — так ярко успел запечатлеть мой захлестнутый паникой мозг все детали происходящего. Я видела, как с криками бежали прочь от береговой линии люди — сегодня, после недавней трагедии, на пляже уже не было счастливых семей, туристов и торговцев, зато тут было полно спасателей, медиков, журналистов, сотрудников Красного Креста, полиции. Все они, уже понимавшие, что сейчас произойдет, пытались спасти свои жизни. А волна уже подступала, я даже затылком чувствовала ее смертоносное влажное дыхание.
Мужчина в белых брюках отпихнул локтем какого-то другого, менее проворного убегавшего, прорвался вперед. Фотограф, матерясь, на бегу срывал с себя тяжело хлопавшую его по боку камеру. Кто-то, споткнувшись, плашмя рухнул на песок и пополз на четвереньках.
— Валера! — крикнула я, узнав в несущейся толпе знакомую гавайку.
Но тот не обернулся. Может, не услышал моего оклика, а может, был сейчас озабочен исключительно спасением себя любимого.
При этом все мы в каком-то едином порыве понимали, что уйти не удастся, что все эти наши метания бессмысленны. Океан еще не насытился, отнятых позавчера жизней ему показалось мало, он алчно желал наполнить свою бездонную утробу свежей кровью и плотью. Впереди уже маячили полуразрушенные здания отелей. Я знала, если успеть добраться до них, вскарабкаться повыше, хотя бы на уровень третьего-четвертого этажа, есть шанс уцелеть. Цунами не бывает таким высоким, оно идет низом, снося своей убойной силой все, что встретится ему на пути. Но если эти бетонные конструкции уцелели после первого удара, значит, есть шанс, что они не обрушатся и сейчас, и на верхних этажах можно будет переждать…
Но было поздно. Сначала я ощутила, как голеней, спины и локтей коснулись холодные брызги, а затем на меня обрушился мощнейший удар — сразу как будто бы на все тело — голову, плечи, шею, спину. Меня оглушило, потащило, рвануло куда-то. Все вокруг стало сплошной толщей ревущей, бушующей, закручивающейся водоворотом воды. Я уже не знала, где земля, а где небо, в какую сторону мне пытаться грести. Да это все равно было бесполезно — я в этой разбушевавшейся стихии была лишь щепкой, не способной к сопротивлению. Меня захлестнуло паникой, я бессмысленно забилась и лишь каким-то нечеловеческим усилием заставила себя не пытаться хватать ртом воздух — знала, что воздуха нет, а если вода попадет в легкие… Меня несло куда-то, и был в этом и парализующий ужас, и даже какой-то сумасшедший восторг, преклонение перед бешеной силой природы, которую мы все давно уже привыкли считать ручной и покоренной. По глазам ударил песок, я зажмурилась, пытаясь проморгаться, и тут же увидела, как прямо на меня несется нечто темное, огромное и явно тяжелое. Уклониться было невозможно, и я лишь инстинктивно постаралась сгруппироваться, обхватить руками голову и пригнуть ее к коленям, чтобы удар не пришелся по черепу. А затем меня швырнуло на это темное — бетонную сваю или обломок стены, — и во всем моем теле одновременно вспыхнула острая, резкая ослепительная боль. Мне даже показалось, будто я расслышала хруст, а затем все разом померкло — и боль, и страх, и ощущение реальности, — все ушло, я словно провалилась в бездонную черную дыру.
Когда я открыла глаза, все вокруг было ослепительно-белым, и в первую минуту это показалось мне продолжением моей боли. Я будто бы на мгновение перестала ощущать разницу между разными органами чувств, мне казалось, что боль можно увидеть глазами, вдохнуть, пощупать. Вот такой она была — моя боль, белоснежной, яркой, пахнущей дезинфицирующим средством.
С трудом повернув голову на подушке чуть влево, я увидела маленькую симпатичную тайку в темно-зеленом врачебном костюме. Та хлопотала возле стойки, на которой помещались неумолчно пищавшие и подмигивавшие зелеными и красными лампочками приборы.
— Извините, — попыталась произнести я по-английски, но мне удалось лишь с трудом разлепить губы и выдавить какой-то едва слышный звук, похожий то ли на шепот, то ли на вздох.
Тайка обернулась, и лицо ее тут же осветилось улыбкой, такой радостной, будто мы с ней встретились на городском празднике, не иначе.
— Мисс Дорошин, вы пришли в себя, — бойко залопотала она по-английски с тайским акцентом. — Это очень хорошо, не разговаривайте, пожалуйста, вам нельзя напрягаться.
Маленькая медсестричка, наверное, думала, что я сейчас буду выпытывать у нее, что со мной произошло. Однако я, как ни странно, отлично помнила и пляж, и рыб, запутавшихся в ветвях кораллов, и надвигающуюся волну, и то, как она сшибла меня с ног, и свой ужас от полной невозможности определить, где небо, где земля. Сейчас меня волновало другое. В первую очередь, что стало с моим коллегой Валерой Семиным, а во-вторых, насколько серьезны мои повреждения, как скоро я смогу выбраться отсюда и вернуться в Москву.
Я с трудом выпростала из-под белоснежной простыни руку и с некоторым удивлением осмотрела собственные пальцы. Все движения давались мне как в замедленной съемке, и оттого рука показалась чужой. Однако с руками точно все было в порядке, а вот ноги…
Поначалу мне показалось, что меня обездвижили, привязав, пристегнули к койке. Ну мало ли какие у медиков могли быть соображения? Но через несколько минут до меня дошло, что в таком случае я ощущала бы давление от зажимов, я же не чувствовала ничего — у меня будто в принципе не было нижней половины тела. Я испуганно рванулась вверх, однако смогла лишь на пару сантиметров оторвать голову от подушки.
— Мисс Дорошин, лежите, — всполошилась медсестра, метнувшись ко мне. — Вам нельзя…
