Я прожила долгую и по большей части неправедную жизнь. Но никогда мне не выпадало испытать такого горя, никогда прежде у меня не было такого точного ощущения, что самое страшное в моей судьбе уже случилось. И все, что случится после — хорошего, трагичного, интересного, — теперь уже особого значения иметь не будет. Я поняла, что виновата, и вина эта всегда будет лежать на моих плечах. Мой любимый был болен, он был наркозависимым, и болезнь его с моим уходом лишь усугубилась.
— Так он торчком, что ли, был? — в наступившей тишине уточнил Вовчик.
Любовь Петровна на него зашипела, но Ася ответила:
— Да, он был героиновым наркоманом. Только давай сейчас не будем рассуждать о том, сам ли наркоман виноват в своих бедах и может ли он просто взять себя в руки и избавиться от зависимости. Часто это совсем не так легко. Мой любимый был чеченцем, родом из Грозного. Ему было семнадцать, когда началась война. Ему было страшно, страшно лезть под гусеницы танков. И он начал колоться героином…
Он был сильным, волевым, он был мужчиной во многих смыслах этого слова, а для меня — единственно правильным выбором на всю жизнь. Меня не пугала его проблема, и я, зная, что бывших наркоманов не бывает, согласилась бы на брак с ним. Я была уверена в том, что рядом со мной Система его не сожрет….Он ушел, не поговорив со мной, хотя звонил за несколько часов до смерти, но я трубку не взяла, слишком была обижена на него. Прошло всего-то несколько часов, и он ушел из жизни.
Кроме него, не было в моей жизни душевных привязанностей, и вряд ли бы нашелся хоть один человек на свете, ради которого я пошла бы на любую жертву, не пожалела бы своего времени, эмоций.
Мы встретились взрослыми людьми, к этому времени у меня был определенный статус и четкие представления о том, как следует жить. И он уважал меня безмерно тем не менее. Обмолвлюсь, что в наших отношениях и речи не было о том, чтобы он старался обратить меня в свою веру или пытался втянуть в употребление наркотиков. Для меня он был сама жизнь. Когда он умер, все краски, все оттенки эмоций будто ластиком стерли. Умерла любовь. И все остальное вдруг стало неважно.
После его ухода была страшная неделя, в ходе которой я думала только об одном — о своей смерти. Конец своей жизни мне представлялся единственно правильным решением.
— Господи, да разве можно? — охнула Любовь Петровна. — Грех-то какой — на себя руки наложить. Ты же молодая еще, красивая, тебе жить надо!
— Мне было слишком больно тогда, понимаете? — не поднимая глаз, отвечала Ася. — Мне было все равно как — лишь бы прекратить эту муку. Но затем я поняла, что должна побывать на его могиле на девятый и на десятый день. Я отправилась на машине на Кавказ. Страшнее этой дороги в моей жизни не было ничего. Но опущу все подробности. Я добралась до его родного поселка и каждый день ходила на его могилу на мусульманском кладбище. Это было невероятным облегчением для меня. Меня никто не поддерживал, но это было неважно.
В моей душе происходили странные метаморфозы, она будто оживала, очищалась. А затем я добилась встречи с имамом одной из мечетей Грозного. Мы проговорили пять часов. Имам оказался одним из самых светлых и высокообразованных людей, встреченных мною когда-либо. После знакомства с ним о своей смерти я больше не думала, хотя жить по-прежнему не хотелось. Но теперь я знала, что случившееся — это самое большое испытание, данное мне, и жить надо. Моя жизнь теперь воспринималась мной как необходимое деяние.
Я приняла веру. Стала мусульманкой. Опустив все аспекты, скажу — с тех пор я точно была уверена, что все верящие, все праведные когда-нибудь встретятся в раю. То, что мы живем для той жизни, а не для этой, теперь казалось мне очевидным. Я обрела спокойствие и уверенность, зная, что, молясь за любимого, обрету его. Смогу вытащить оттуда, куда он, быть может, попал, умерев так страшно. Очевидным также теперь было и то, что вовсе не обязательно лишать себя жизни сейчас, ведь она в любом случае конечна. Мой любимый не хотел для меня такой участи, он хотел бы, чтобы я жила и была счастлива.
Помолчав, она добавила негромко:
— Мир вашему дому и душе.
Асин голос слегка охрип от долгой речи. Ночь уже утратила краски, поблекла, посерела. За окнами тянулись однообразные строения длинного бесцветного московского пригорода. В соседних купе уже открывались двери, невыспавшиеся пассажиры с полотенцами, переброшенными через плечо, занимали очередь в туалет. Проводник, позвякивая ключами, объявлял: «Граждане, через полчаса санитарная зона, поторопитесь!»
В предутреннем свете лицо девушки было бледным, осунувшимся, и только глаза, запавшие темными кругами, были живыми на этом застывшем, будто замороженном лице.
Любовь Петровна, шумно хлюпая носом, обхватила Асю своей упитанной рукой, притиснула к колыхавшейся в вырезе цветастого халата груди.
— Ох, девка, до чего ж тебе в жизни досталось-то! Горе ты горькое! Вот так-то вот мы суетимся, рвемся и забываем, что все под богом ходим, и никто свой срок не знает.
— Мда… — не нашелся что сказать Семен Иванович.
И вдруг в кармане у Вовчика загремел мобильник.
— Алло! — заорал парень, прижав трубку к уху. — Алло! Танька, это ты? Танька, как здорово, что ты позвонила! Что? Подожди, здесь плохо ловит, я сейчас попробую…
Он рванулся вперед, перепрыгнув одним махом через мощные колени Любовь Петровны, и дальше закричал что-то уже из коридора.
— Вы извините, — смущенно сказала Ася, — что я со своей историей влезла. Всех расстроила. Просто почему-то захотелось рассказать…
— А может, и правда с Нинкой-то помириться? — вдруг задумчиво промолвил Семен Иванович, ни к кому особо не обращаясь. — Что мы в самом деле маемся, два старых дурака? У меня язва, не дай бог — прободение, помру один в квартире, так и не найдет никто, пока не завоняю!
— Ох, да и не говори, — отозвалась, вытирая слезы, Любовь Петровна. — Так подумаешь: да ну их к лешему, детей этих с зятьями! Пусть творят что хотят, лишь бы живы-здоровы были.
Ася, откинувшись к стенке, прикрыла уставшие бессонные глаза и вдруг за секунду сморившего ее короткого сна снова успела увидеть залитое теплым солнечным светом поле, высокие колосья и стройную фигуру молодого всадника, протягивавшего к ней руки. Он белозубо смеялся, и солнечные зайчики плясали в его быстрых живых глазах.
— Танька моя приехала! — закричали вдруг над самым ухом.
Ася открыла глаза. В дверном проеме, шалый от навалившегося счастья, стоял Вова.
— Узнала у мамки, каким поездом я приезжаю, и приехала. Встречает меня на вокзале! А вы говорили… Эх вы… — бросил он Семену Ивановичу и, не в силах стоять на месте, опять бросился в коридор, рванул вниз оконную раму и высунулся в промозглую серость, стараясь разглядеть фигуру любимой девушки.
На усеянном пятнами откидном столике звякали друг о друга бутылки. Отрывисто закричал гудок. Поезд подъезжал к Москве.
