В вестибюле, пытаясь впопыхах натянуть бахилы, он вымазал руки грязью, с промокшей бороды натекло на футболку. В общем, к тому моменту, как он добрался до девушки, сидящей за стойкой, настроение у него было вполне боевое.
— А кем вы приходитесь больной? — осведомилась у него девушка, высокомерно глядя на Грушина сквозь модные очки в пластиковой оправе. — Извините, но посторонним мы справок о состоянии здоровья больных не даем.
— Ок. А с завотделением я могу встретиться? — нашелся Миша.
— По какому вопросу? — неприветливо спросила девушка.
— А вот по какому! — Миша извлек из внутреннего кармана куртки удостоверение члена Союза журналистов. — Репортаж про вашу клинику хочу сделать. Какие вы тут все вежливые и доброжелательные…
Так или иначе после долгих препирательств, звонков по внутреннему телефону и убедительного Мишиного красноречия девушка наконец допустила его в святая святых.
Врач принял его в своем кабинете. Миша, покосившись на бейдж, постарался запомнить его имя — Сергей Антонович.
— Слушайте, я вижу, вы человек серьезный, занятой. Я вам пургу гнать не буду, сразу скажу — я от Сани Тагильцева, — начал он. — Мне, собственно, ничего не надо, он только просил меня узнать, как состояние больной, и передать вам, что… если есть какие-то сложности… короче, он согласен платить еще. Вы, главное, больную от аппаратов не отключайте. Не отключайте, а? — просительно протянул Миша.
— Сложности… — врач в задумчивости подергал себя за мочку уха. — А где, собственно говоря, он сам сейчас находится, Тагильцев?
— Он… как бы это объяснить… — замялся Миша. — Ну, скажем, в длительной командировке. А что такое?
— Сложности, милый вы мой, заключаются в том, что пациентка Асеева фактически уже мертва, мы поддерживаем работу ее организма искусственно. Александр Владимирович должен понимать, что, настаивая на продолжении наших манипуляций, он лишает возможности других больных, с куда более положительными прогнозами, получить своевременную помощь.
— Да как вы не понимаете! — перегнулся к нему через стол Миша. — Он же… Он любит ее, он в такие… дебри подался, чтобы ее с того света вытащить. А вы тут — манипуляции, прогнозы… Вы поймите, нельзя ее отключать! Ну нельзя!
В эту минуту внутренний телефон на столе у врача запищал. Сергей Антонович снял трубку, нахмурился и, бросив Михаилу: «Одну минуту!», почти выбежал из кабинета.
Грушин, помедлив немного, выскользнул из кабинета вслед за ним и поспешил за врачом по коридору. Черт знает почему, но ему показалось, что этот звонок имел отношение к Елене.
Сергей Антонович взбежал по лестнице, заспешил по коридору и свернул в палату. И Миша, нимало не сомневаясь, ринулся за ним.
В царившей в помещении суете никто не обратил внимания на застывшего в дверях Грушина. Один из хитроумных медицинских приборов у кровати протяжно гудел, по черному экрану его бежала ровная светло-зеленая полоса. Несколько человек в зеленых форменных костюмах сгрудились у постели больной. Сергей Антонович решительно отодвинул кого-то и протиснулся к самой постели. Без лишних слов он вытянул вперед руки, и медсестра натянула на него стерильные перчатки.
— Кислород, — скомандовал он. — Хорошо. Что с давлением? Пульса нет…
Миша не понимал и половины слов, которые до него доносились. Ясно было лишь, что происходит что-то очень плохое. Ему стало страшно, очень страшно, и как-то щемяще-тоскливо. Как будто что-то, о чем он не хотел знать, насильно проникло в его жизнь, встряхнуло и поставило перед фактом — вот она я, смотри, я существую! Этим чем-то была смерть.
Он вспомнил о Тагильцеве, который сейчас черт знает где испытывает эти мучительные операции, которые проводит над ним долбаный лама, якобы помогая ему спасти любимую. А она здесь, умирает, и ничем он не может ей помочь и даже не может быть в эти последние секунды рядом с ней. И он, Миша Грушин, вынужден будет сообщить ему, что ничего не вышло, что Елена умерла. Как в том проклятом сне: он вернется, а его возлюбленной уже нет. Мать твою, да что ж такое! Как же тошно на душе!
— Адреналин! — отрывисто выкрикнул Сергей Антонович. — Еще!
Кто-то осторожно сказал:
— Сергей Антонович, семь минут…
Тот несколько секунд смотрел перед собой, затем стянул со рта матерчатую маску и произнес:
— Все!
* * *
— Это все! — произнес Сергей Антонович и стянул с лица медицинскую маску.
Затем развернулся и двинулся к выходу из палаты. На ходу он окинул застывшего у двери Грушина коротким взглядом и произнес:
— Выйдите в коридор. Вам нельзя здесь находиться.
Впрочем, следить, последовал ли настырный визитер его указанию, врач не стал, а просто вышел из палаты. Оставшиеся у постели люди в форменных костюмах что-то еще проделали с приборами, видимо, отключили, и тоже начали по одному покидать помещение.
«Наверно, для мертвых у них тут особая бригада. Сейчас вызовут», — рассеянно подумал Грушин. Подбородок его так и прыгал вверх-вниз, губы тряслись. Он в смятении скомкал бороду в кулаке.
Ему мучительно жаль было умершую так нелепо, так рано девушку. И оставшегося где-то в дебрях Горного Алтая Тагильцева, который все еще верит дурящим ему голову проходимцам, не зная, что любимая его уже мертва. А может, он уже знает, может, лама этот чертов — проходимец он там или реальный духовидец — все же устроил ему это решительное испытание, а Александр его не выдержал, не смог.
И сам он, Миша Грушин, тоже оказался бесполезен. Сколько бы там ему чудес ни показывали, сколько бы видений в голове ни крутили. А не смог он заставить врачей вернуть Елену к жизни. Может, орать надо было, ногами топать, кидаться тут на всех, голосить:
— Если вы ее не вытащите, я тут всех вас урою!
А он просто стоял и смотрел, как леди Елена… Миша потряс головой — что-то совсем он уже крышей поехал. Не леди Елена, а вот эта самая Ленка Асеева, неплохая, наверное, девчонка, умирает. И ничего не сделал…
Ко всему прочему Мише стало решительно жалко себя. В конце концов, он не подписывался играть какую-то роль в этой драме, тратить свои эмоции, переживать. А главное, ради чего? Ради вшивых двадцати тысяч, четверть которых он в первый же вечер спустил в автоматы? Нет, ну, положим, не вшивых, но все равно… Или ради осознания, что приобщился к чему-то настоящему, чистому, высокодуховному? К чертовой матери, он и на фильмы-то с трагическим финалом никогда в кино не ходил, щадя свою тонкую душевную организацию. А тут его буквально заставили быть свидетелем чужих страданий. Миша сдавленно всхлипнул, сердясь на себя за неподобающую его виду и комплекции бабскую чувствительность.
Последний санитар вышел из палаты, окинув Грушина равнодушным взглядом, и он остался один, если не считать, конечно, мертвой девушки на кровати. Миша медленно приблизился к ней, затаив дыхание и прилагая колоссальные усилия, чтобы не зажмуриться.
