На этот раз журналисты не пожалели красок. «Притон в лесной чаще», — простенько называлась статья в одной ежедневной газете. Из этой статьи можно было узнать, что убийство — следствие разборок коррумпированных чиновников из соответствующих эшелонов власти.
Следы чужого автомобиля не пересекали границы отеля и заканчивались у ворот. Как будто кроме убитого охранника им ничего и не было нужно.
Рядом с телом был найден пистолет с абсолютно пустой обоймой. Можно предположить, что убитый защищался от целой банды нападавших и хотя бы кого-нибудь из них достал, так как в подростковом возрасте занимался биатлоном и подавал большие надежды. Правда, ни одной гильзы в радиусе пятидесяти метров не обнаружили.
Марина могла бы посоветовать заинтересованным лицам искать гильзы на лесной полянке, усыпанной осколками стекла. Но она и сама была заинтересована в том, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания.
Конечно, ее расспрашивали, как и остальных обитателей «Теннис-отеля», и даже немного пристрастней. Ведь это она обнаружила тело. Но имя ее пока ничего не напоминало милиционеру с новеньким толстым блокнотом в руках.
Милиционер спросил, не пропало ли у Марины что-нибудь. Она и сама очень хотела это узнать, но заглядывать в свой бар пока не решалась.
— Нет никакой связи между этим убийством и твоим присутствием здесь, — прошипела ей на ухо Юлька, когда милиция удалилась на достаточное расстояние. — Ты превратилась в настоящего параноика.
Марина упрямо молчала.
— Знаешь, что я думаю?! — взорвалась вдруг Юлька.
— Не знаю.
Юлька покраснела. В глазах ее сверкала обида.
— Ты просто боишься жить! Боишься луны на небе и людей на улице. Боишься влюбляться, а если влюбляешься — боишься признаться в этом даже себе. Живешь как покойник в холодильнике морга. Тоже мне, невеста Казановы. Да твой Казанова давно умер!
— При чем здесь Казанова? — Марина попробовала остановить Юлю, но подруга уже убежала. Будто это Марина наговорила ей гадостей, а не наоборот.
Марина не обиделась на Юлю. Она понимала, что это нервное, что во всем виноваты события последних дней. Но неприятный осадок на душе остался. Возможно потому, что Юля попала в точку.
Никакой связи между убийством Виктора и Мариной нет, утверждала Юля. Но по Юлиным покрасневшим глазам Марина читала, что связь есть. И по особой предупредительности, с которой к ней обращался Сергей. И по расширенным от недоумения глазам финна. Вот уж кто не мог поверить, что это случилось именно с ним.
— Марина, — подошел он к ней, когда милиция наконец уехала. В руке он сжимал коробочку размером с Маринину ладонь. В таких люди обычно дарят друг другу сережки или браслеты. — У меня кое-что есть для вас.
И он открыл коробочку. Изнутри взглядом инопланетянина по Марине скользнул огромный жук-рогач. Спина его переливалась. Он вяло перебирал лапками и, видимо, оценивал свои шансы в случае нападения.
Марина отшатнулась и уставилась на финна во все глаза. Но он только улыбался своей сдержанной улыбкой.
— Подмосковная природа для меня, — тихо заговорил он, — все равно что субтропики. Густые хвойные леса похожи на непролазные джунгли, о которых я читал в детстве. Многие растения я встретил здесь впервые. Насекомые напоминают о маленьких экзотических чудовищах из детской энциклопедии. Леса, в которых нас ждут небывалые приключения.
Он закрыл коробочку и, ссутулившись, пошел прочь.
«Парень неплохо владеет русским языком», — подумала Марина. От подозрения, что соприкоснулась с настоящим человеческим безумием, у Марины закружилась голова, к горлу подступила тошнота.
Она прислонилась к неожиданно теплому стволу старого дуба и стояла так, закинув голову и разглядывая густую крону, пока не пришла в себя.
Похожая история с Мариной уже случалась однажды, два года назад.
Она не была близко знакома с Жанной, но часто встречалась с ней в компаниях, в маленьких подвальчиках-кафе, в гостях.
Жанна нравилась Марине хотя бы уже тем, что, единственная из всех участников тогдашних сборищ, училась не во ВГИКе и не в ГИТИСе и поэтому не выставляла на всеобщее обозрение свой ленивый, тепличный талант.
Она училась на механико-математическом факультете МГУ, и училась очень серьезно. Жанна заканчивала четвертый курс и занималась одной частной проблемой из области дифференциальной геометрии.
Ее научным руководителем был совершенно сумасшедший, как казалось Марине, старик в очках на резинке, с древним портфелем, перевязанным бельевой веревкой. Он носил лоснящийся синий кримпленовый костюм по моде шестидесятых. Брюки с пузырящимися коленками едва доставали профессору до щиколоток, демонстрируя разного цвета носки и ботинки с лопнувшими и завязанными узелком шнурками. Плечи и рукава его пиджака всегда были испачканы мелом.
По гулким коридорам мехмата профессор медленно и с трудом ходил в сопровождении двух крепких сорокалетних докторов физико-математических наук, которые с обожанием смотрели на него и поддерживали на поворотах, чтобы тот не упал.
Однако, как рассказывала Жанна, сияя глазами, внешнее безумие старика сочеталось с блестящим знанием предмета и живым умом. По словам Жанны, ее профессор был ученым международного значения, и, судя по всему, это было чистой правдой.
Жанна, красавица с внешностью куклы Барби, с длинными соломенными волосами и глазами ярко-синего, почти кобальтового цвета, любила своего «шефа» той любовью, какой дети любят своих дедушек. Второе, что она любила, была дифференциальная геометрия. Марина с трудом представляла себе, что это такое, хотя и получила на выпускном экзамене в школе пятерку по геометрии.
Неизвестно, следовала ли первая любовь из второй или наоборот, но все прочие проявления теплых чувств были, по мнению Марины, чужды Жанне.
Совершенно равнодушная к увивающимся вокруг нее мужчинам, Жанна между тем вовсе не производила впечатления девушки не от мира сего. Наравне со всеми она принимала участие в общем веселье, потягивала вино из бокала и поддерживала беседы на метафизические темы в два или три часа ночи, когда вино заканчивалось и пили чай.
Просто иногда, в разгар вечеринки, Жанна вдруг внезапно замолкала, хватала первый попавшийся под руку листок бумаги и принималась бегло испещрять его какими-то формулами и схемами.
В такие моменты бессмысленно было пытаться отвлечь ее от этого занятия — она никак не реагировала и витала где-то в своих геометрических облаках.
Жанна обычно «пропадала» около получаса, а затем как ни в чем не бывало «возвращалась» к беседам, чаю и веселящимся гостям.
Поначалу эта ее особенность вызывала недоумение и насмешки. Ее дразнили «поэтессой», а исписанные ею листочки — «виршами».
Позже к этому привыкли. Никому не приходило в голову усомниться в ее здравомыслии. Напротив, ее увлеченность любимым делом вызвала уважение и даже тайную зависть остальных.
