Так она в первый раз сказала Даниле то, о чем думала уже очень давно.
Никита явился в больницу в девять утра, к концу дежурства, и заставил Лелю поехать к нему.
Леля, войдя в дом, увидев грязь в прихожей и в ванной, сказала:
– Значит, я больше не хочу с тобой жить, ты меня бьешь.
– Уродина, – с удовольствием ответил Никита. – Я тебя еще не так буду бить.
Все повторилось на грязном полу, потом пришлось убирать. Потом Никита открыл стенной шкаф – как ни странно, там лежали какие-то новые обои в рулонах.
– Я одна не могу.
– А что надо, скажи, – внезапно смягчился Никита. – Я помогу, а то мать с сестрой грозятся прийти.
Они вместе кое-как поклеили обои, только потом Леле удалось прикорнуть поспать.
А вечером Никита по длинному звонку открыл двум дамам в шубах. Они мазнули взглядами по худой, бледной, с торчащим животом Леле, прошлись везде.
– Обои какие, как у бабы Тоси в деревне, – заметила мать. – Не могли побогаче купить?
– Да, – поддержала ее дочь, – мне бы было стыдно так жить.
– Никита, пора зарабатывать (мать).
– Да я его устрою, хочешь (сестра).
– Куда, барменом? – ощетинился Никита.
– А хотя бы.
Так сказать, опять поговорили. Ясно было, что это уже заезженная тема.
– У меня диссертация. Я научный сотрудник.
– Младший (со смехом сестра).
– Ты и до того не дошла. Торгашка хренова.
– А кто ты – сказать? Сказать?
Никита, хладнокровно:
– Торгашиха скупая.
Мамочка, в крик:
– Ну хватит!
– Да я из его рук хлеба корки не возьму! Голодать буду, а не возьму! (Сестра орала торжествуя и почему-то выразительно глядя на матушку. Ого, тут великая ревность! Мать, видимо, любила больше сыночка, нежели эту толстую, корявую дочь.)
Угощение, по мнению Лели, было роскошное. Салат оливье, винегрет, покупные котлеты, картошка, жаренная на сливочном масле с морковкой и луком, свои соленые грибы, докторская колбаса.
Ел, точнее жрал, один Никита. Эти сказали, что только что поужинали.
– Намек принят, – сказал Никита, – а вот вы все на меня катите – а я да, совершил открытие века. Но никто не даст мне средств на него, это страшное оружие.
– Страшное оружие – тогда к бандитам, – сказала сестра.
– Ну познакомь. Ты же сама в банде.
– А что, и познакомлю… (пауза) за три куска долларов, – она засмеялась, и он охотно, с пониманием заржал.
Через полтора месяца родился Глебушка.
Встречать Лелю из роддома пришли мать и сестра Никиты, он сам и Надежда.
Мать, посмотрев на ребенка, что-то с усмешкой сказала дочери.
Дочь ответила:
– Все правильно, все верно, ребеночек не наш.
Леля тоже сомневалась, ей в этом существе хотелось видеть Данилу.
Но дитя было не похоже ни на кого, скорее на дедушку Илюшу.
Никита, улыбаясь кривой улыбкой, взял ребенка на руки и сел в такси.
Мать и сестра поехали в другой машине.
Дома Леля в окружении родни стала пеленать ребеночка на столе.
Малюсенький, жалкий, он спал. И вдруг приоткрыл один глазок и сладко зевнул.
– Ой ты мой сладкий, – внезапно сказал Никита. – Он вылитый я на фотографии. Помните?
И посмотрел на своих.
Его семья, двухголовое чудовище, многозначительно промолчала.
Так всё и заквасилось, все дальнейшие события.
Никита через год после рождения младшей (родня ее тоже не признала) ушел к какой-то женщине. Подруга Лели по двору, Тамилла, якобы видела Никиту, когда он выходил из дверей соседнего дома с высокой толстой бабой, зовут ее Дина якобы, сказали жильцы того подъезда.
Глава пятая
На сладкое
Леля таилась на лестнице, выше своей двери на пол-этажа.
– Как можно называться матерью, живя в такой квартире! – безо всякого вопроса сказал женский голос. – Как ты ей детей-то доверил? Пол какой ободранный.
– А это не мои дети.
– А ты почем знаешь?
Подъехал лифт.
– Такие вещи нутром чуются.
– Нутром не нутром, а надо сделать экспертизу.
– Не бойсь…
Они скрылись в лифте.
Выждав, пока от подъезда отъехала машина, Леля спустя еще пять минут прокралась в свою квартиру. Первое: взять конфеты на экспертизу!
Не веря своим глазам, она смотрела в морозильник. В коробке с надписью «на сладкое» ничего не было!
Видно, Никита сообразил, что улику надо спрятать. То есть он все знает – конфеты были не съедены. То есть: он знает, что жена и дети живы. И что они где-то скрываются. Хорошо, что не поехала в Сергиев Посад ночевать, маленький пожар ночью – и нет проблемы. Три трупа. Короткое замыкание. Все очень грамотно. В следующий раз надо попросить электрика Ивана поменять проводку. Действительно, все уже старое и прогнило.
Леля поймала себя на том, что думает как убийца. Господи, семь лет жизни с таким человеком! Хорошо, что дети не его.
Дрожа, она собрала немного белья и аккуратно вышла из квартиры. Он вполне может затаиться и ждать внизу – а хотя бы и с ножом в руке.
Леля поднялась на этаж выше и позвонила Тамиллочке. Время от времени приходилось брать в группу ее великовозрастного Тимура восьми лет, Тамилла не хотела оставлять парня одного после школы, хотя у них была великолепная овчарка.
Тамилла открыла, пригласила выпить чаю.
– Нет, некогда, – ответила ей закоченевшая Леля. – Ты с Джериком гулять пойдешь? Я с тобой выйду, а то страшно.
– А ты куда в такую поздноту?
– Надо укол сделать бабушке одной.
Тамилла простодушно сказала:
– Все подрабатываешь и подрабатываешь… А сама все равно похожа как из воды вынутая. Ты как смерть белая, слушай. Купила бы себе что-нибудь, дорогая. Знаешь, есть тут очень недорогой секонд-хенд… Усталая такая, худая выглядишь… Страшная, как война.
– Ой, не говори! Хорошо, что начались праздники, детей не будут ко мне водить еще неделю. А худая – это просто у меня этот закадычный, неведомо кадычный гастрит. Как мой дед говорил, – пошутила из последних сил Леля.
Тамилла оделась, взяла собаку. Устрашающего вида овчарка была на самом деле жуткой. Если ей что-то не нравилось, кидалась молча. Уже бывали случаи с собаками на прогулке.
В подъезде и во дворе никого не было.
