А вот он, Боб Тревис, обречен умереть, как и все остальные,
кто не в состоянии оплатить себе место в суперкомпьютере или в морозильнике.
Раньше все умирали, богатые и бедные, смерть примиряла всех, но сейчас деньги
стали значить слишком много, они решают, только они определяют, кому жить, а
кому умереть! И прав проповедник Ричард Ольдсен, призывающий уничтожить эти
дьявольские изобретения, что раскололи человечество на обреченных умереть и
получивших пропуск в вечную жизнь. Господь всех сотворил равными, а те, кто
строит эти нанофабрики, морозильники и компьютеры для переселения, —
служат дьяволу, выполняют его волю, они враги Господа нашего, с ними нужно
бороться всеми силами. Господь оправдает тех, кто преграждает дорогу дьяволу,
даже проливая кровь!
На одном из собраний общины проповедник сообщил, что воля и
глас Господа дошли и до неверных магометан, они прониклись Его величием, и хотя
по-прежнему славят Его под именем Аллаха, однако же готовы помогать своим белым
братьям людьми, деньгами и оружием. После этого Боб Тревис, ближе
познакомившись с братьями из арабских общин, проникся их мятежным духом,
намного более решительным и яростным, чем даже у проповедника Ольдсена, принял
имя Ахмеда Искандера и заявил, что если уж ему все равно суждено умереть, то он
потащит с собой и тех сволочей, которые рассчитывают на вечную жизнь только
потому, что папочка оставил им большие деньги!
На перекрестке показалась тонкая фигурка, он рассчитывал
увидеть внучку Изабель, она тоже начала посещать общину, однако это оказался
щуплый Трентон, один из тех, кому тоже не уготовано место в будущей вечной
жизни на земле, но которого примут с распростертыми объятиями в лоне Божьем:
бедный, нищий, еще в молодости пропивший все в квартире, потом квартиру,
спустивший все с себя, однако оставшийся чувствительным и всегда готовым
помочь, прийти на выручку, отдать с себя последнюю рубаху.
Пошатываясь, приблизился к грузовику, Тревис приоткрыл
дверцу, Трентон тут же вскарабкался и сел рядом, сразу потерявшись на громадном
сиденье большегрузной машины.
— Хочешь выпить?
Тревис кивнул, но, когда рука Трентона протянула ему плоскую
фляжку, помотал головой и после внутренней борьбы отстранил.
— Нет. Могут остановить полицейские, не хочу, чтобы
пахло спиртным.
— Ого, — сказал Трентон уважительно. — Ты
просто герой. Я бы так не смог…
— Почему? Ты раньше хорошо водил машину. Трентон
хихикнул:
— От рома не смог бы отказаться. Даже в такой особый
день. Завидую тебе, Тревис!
Тревис сурово смолчал. Проповедник Ольдсен говорит, что он,
Тревис, вместе со взрывом услышит пение ангелов Господа, его сразу же примут в
объятия, вознесут хвалу за богоугодное дело, но даже если это и не так,
все-таки он долго жил в этом проклятом мире и пропитался его безверием в
Господа, даже если это не так, то все равно приятно умереть, зная, что не
пропустит в вечную жизнь всю эту мразь, всю эту дрянь, которые могут получить
бессмертие только по беспримерной снисходительности Господа, который сам не
карает… но, как объяснил проповедник Ольдсен, это он передоверил нам, людям,
понимающим Его святое слово, Его цели и Его желания.
Глава 17
Перед зданием кинотеатра суетились корреспонденты, брали
интервью у зрителей, телеоператоры снимали несметные толпы, что вливаются во
все семьдесят дверей гигантского здания. Мрак видел, как из юркого автобуса выскочила
ослепительно красивая молодая женщина с микрофоном в руках. Он сразу узнал Лиз
Мейдон, известную топ-модель, что на закате карьеры перешла в телеведущие
достаточно популярного канала. За Лиз из автобуса высыпали операторы, сразу
нацелили на нее телетрубы.
Олег тоже всмотрелся внимательно, Мрак по его лицу понял,
что слышит шум и гам перед кинотеатром и как Лиз, ослепительно улыбаясь,
обратилась к одному ошеломленному таким счастьем подростку:
— Вы идете на фильм?
— Да! — вскрикнул подросток. — А у вас правда
сиськи ненастоящие?
Она кокетливо выставила грудь.
— А ты как думаешь?
Он жадно уставился на мощную грудь с сильно выпяченными
сосками, едва не прорывающими тончайшую майку.
— А мне… мне по фигу, какая она, — заявил
он. — Это круто!.. Это клево!.. Так и в мне по фигу, кто с кем трахается,
хоть с машинами, хоть с осьминогами. Нам нужно клевое кино!
Подростки вокруг ликующе зашумели. Лиз сказала победно в
микрофон:
— Новое поколение выбирает свободу и в половой сфере! Никаких
ограничений, никаких сдерживающих табу, никаких старомодных обветшалых
запретов!
Со всех сторон раздались ликующие крики:
— Никаких!
— Запреты — вон!
— Можно все!
— Свободу, свободу!
Лиз прокричала в микрофон, не забывая улыбаться чарующе и
обворожительно, налитые силиконом чувственные губы влажно блестели:
— Вы слышите меня?.. Мы еще не видели фильма. Но уже
можно сказать с полной уверенностью, что создатели фильма не промахнулись в
расчетах на реакцию публики!
Мрак пробормотал:
— Это она загнула. Родители этих мальцов — тоже
публика. Но они считают иначе.
— Родители дома сидят, — возразил Олег. — К
сожалению…
Тревис взялся за руль, спиной покрепче уперся в протертую
спинку сиденья. Это его машина, ставшая вторым, но годы идут, она стареет еще
быстрее, чем он, никогда им уже не мчаться по дорогам вместе… На миг сердце
захлестнула горечь осознания утраты, но тут же вытеснилась жгучей ненавистью к
этой жрущей и срущей молодежной швали, что заполняет сейчас Центр, празднуя
выход очередного блокбастера. Раньше мы праздновали, плеснула злая мысль, День
Независимости, День Труда, Рождество, День Благодарения, а теперь все этой
молодежной плесенью похерено, истоптано, испачкано, изосрано…
Трентон, уже стоя на обочине, услышал гул работающего
мотора, вскинул руку.
— С Богом, — прошептал он. — Господи, прими
его душу с миром.
Тревис ответил коротким жестом, машина медленно тронулась к
воротам. Створки раздвинулись, мотор набирал обороты, Тревис глубоко вздохнул.
Господи, во славу Твою! Ты слишком добр, чтобы наказывать нечестивцев, но мы
взяли на себя эту неблагодарную работу. И мы ее делаем.
По сторонам поплыли дома с детства знакомых улиц, здесь все
изменилось с тех пор, все перестраивается и перестраивается. Ничего не осталось
со времен его детства, все чужое, непривычное, будто здесь уже и не люди живут.
Он помнил широкие тротуары, где люди гуляли группами. Сейчас оставлена
крохотная полоска асфальта перед самыми домами, а вся ширь отдана под проезжую
часть, что, конечно же, хорошо, но и пешеходов жалко, что-то с их отсутствием
потеряно.
Он соблюдал и скоростной режим, и все правила, даже заставил
себя улыбаться, человек с улыбкой меньше вызовет подозрений, так и ехал до
центральной части, по дороге встретил двух знакомых из шоферской братии,
перекинулся парой слов, третьему издали помахал рукой, наконец впереди замаячил
выход на площадь, народу слишком много, поневоле выходят на проезжую часть,
водители сейчас сюда уже не суются, даже полиция поставила знак, запрещающий
въезд…
