Эффективность — это не единственный параметр, испытывающий отрицательное влияние. Были заблокированы также и некоторые другие направления инноваций. Сегодня мало возможностей для выхода в сферу частных школ и колледжей, а также частных больниц, которые были в авангарде развития американского образования и медицины в XX веке; врачи почти не имеют возможности отступить от стандартных процедур, а учителя — опробовать новые курсы и методы преподавания.
Недостатки можно найти практически в любом действии политиков — некую «латентную функцию», выдаваемую за заботу о людях. Мы забываем о том, что большинство норм, защитных мер и эффективных национализаций несут как выгоды, так и издержки, иначе их сложно было бы обосновать. Поэтому следует спросить: как дорого корпоративистский тренд обходится динамизму? К счастью, распространение подобных корпоративистских отношений в экономике, если оно столь глубоко и всепроникающе, как говорилось выше, должно оставлять различные следы. Мы знаем, что корпоративистским правительствам удобнее работать с отраслью, в которой есть лишь несколько гигантских корпораций, а не множество мелких предприятий: в таком случае у правительства просто есть телефонные номера этих корпоративных гигантов. И есть данные, которые подтверждают сильнейший рост концентрации производства в американской экономике, происходивший на протяжении последних шести десятилетий. В финансовом секторе большие банки превратились в огромных монстров, а число мелких банков существенно сократилось. В нефинансовом секторе экономическая деятельность также в немалой степени сместилась от мелких или средних предприятий (от которых в основном как раз и зависят инновации) к крупным корпорациям, о чем свидетельствуют официальные данные, собранные в 2011 году Джоном Фостером, Робертом Макчесни и Джамилем Джонной
[199]. Валовая прибыль 200 крупнейших корпораций, выраженная как процент от валовой прибыли экономики в целом, выросла с 15 % в начале 1950-х годов до 26 % в середине 1960-х годов, и на этом уровне она колебалась вплоть до 1966 года; затем она резко выросла до 30 % в 2004–2008 годы. (Примерно то же самое можно сказать о выручке.) Доля рынка четырех крупнейших фирм в отобранных отраслях розничной торговли — при грубой оценке — удвоилась в 1992–2007 годах, достигнув поразительного уровня — 71 % в книжных магазинах и 73 % в магазинах, торгующих компьютерной техникой и программным обеспечением, а также в универсальных магазинах. В силу государственных нормативов и профсоюзных правил сегодня часто приходится сталкиваться с задержками при начале и завершении строительства городских офисных зданий, причем эти задержки могут быть настолько велики, что некоторые новые идеи успевают устареть.
Кроме того, если крупные компании, распространившиеся за последнюю пару десятилетий, относительно надежны, поскольку их поразительный и непредсказуемый рост остался в прошлом, нам нужно найти данные, указывающие на то, что все большая часть экономики, то есть компаний и отраслей, складывается из зон стабильности, в которых мало людей увольняется и мало нанимается, а между этими зонами зажаты немногочисленные и постоянно сжимающиеся территории развития (например, стартапы), роста (успешные стартапы) или сокращения (провалившиеся стартапы). Неудивительно, что в 1989–2007 годы мы обнаруживаем понижательную тенденцию в сокращении рабочих мест, ведь все больше рабочих трудятся на надежных местах в давно сложившихся больших компаниях (см. рис. 10.1).
Похоже, что скоро экономика просто застынет! В тот же самый период обнаруживается и понижательная тенденция в создании рабочих мест, поскольку все меньше трудоспособного населения приходит работать в стартапы, растущие или проваливающиеся компании, а также уходит из них
[200]. Короче говоря, экономика демонстрирует постоянное снижение текучести рабочей силы, что является одним из достаточно надежных признаков упадка жизненных сил экономики и снижения экономического динамизма.
Перечисленные выше формы деятельности государства свидетельствуют о вырождении роли государства в поддержке процветания людей и их достижений. С 1830-х по 1930-е годы инициативы и вмешательства федерального правительства определялись классическим интересом к ресурсам и производительности — отсюда каналы, Луизианская покупка, трансконтинентальная железная дорога, государственные школы и т. д.; позднее внимание распространилось также на злоупотребления в бизнесе, и тогда государство взяло на себя заботу о защите рабочих, кредиторов и инвесторов. Ни о каких инициативах или вмешательстве, касающихся направленности и стабильности потребления, таких как программы социального страхования, которые дополняли бы уже имевшееся частное страхование, речи не шло. Когда во времена Бисмарка возродилась корпоративистская идея правления, ситуация начала меняться. К концу 1940-х годов в Америке, Британии и других странах были созданы системы выплат, подпадавшие под категорию социального страхования: пенсионное страхование и страхование на случай нетрудоспособности («социальное обеспечение», или Social Security, в США), медицинское страхование (Medicare в США), а также менее крупные программы, вроде страхования на случай безработицы. К концу 1960-х годов распространение получили меры социальной поддержки: медицинская (Medicaid в США) и продовольственная (талоны) помощь бедным, социальное жилье. «Социальная модель», принятая в Европе, привела к системе здравоохранения, основанной на государственных больницах и работающих на государство врачах, тогда как в американской модели в результате программ, которые регулировали услуги, определяли цены и оплачивали работу частных врачей и больниц, произошла полная корпоративизация здравоохранения. Теперь все это приобрело чрезмерные и запутанные формы.
