Учитывая эти негативные изменения в институтах, ценностях и экономической политике, нет ничего удивительного в том, что Америка демонстрирует признаки серьезного снижения экономического динамизма, а потому — большую часть времени — и итоговых инноваций. Хотя уровень инноваций колеблется, с начала 1970-х годов почти во всем деловом секторе он почти всегда снижался. В условиях возрождения антимодернистских ценностей и программ не вызывает удивления и то, что нижние сегменты работающего населения, у которых современные ценности были развиты слабо, а отставание было значительным, серьезно пострадали от весьма болезненного (в сравнении с другими) снижения различных видов вознаграждения и замедления вертикальной мобильности.
Вторая трансформация
Теперь, когда мы подошли к завершению нашего повествования и к кульминации всей книги, полезно напомнить основные наблюдения и полученные нами выводы.
Перемены, произошедшие в 1970–2000 годах в работе американской экономики, а еще раньше — в большинстве других крупных анклавов современного капитализма, то есть в Британии, Франции и Германии, имеют судьбоносное значение. Это преобразование американской экономики представляет собой Вторую трансформацию, наступившую через полтора века после Великой трансформации 1820–1930 годов, создавшей современный капитализм. Первая инкарнация современного капитализма не требовала полного невмешательства со стороны государства. Она могла действовать — и на самом деле действовала — вместе с активными правительствами, которые принимали решение о покупке новых земель или о капитальном строительстве (на средства потребителей или независимо от них), а также определяли, позволят ли налоги повысить поступления, необходимые для работы государства. Эта современная версия капитализма смогла ввести субсидии для работников с низкой заработной платой, чтобы компании смогли привлекать их в больших количествах, не ослабляя при этом модернистский дух. Но хотя в политической сфере правительство принимало основные политические решения, существовала и частная сфера, в которой окончательные решения принимались частными лицами. Обладатели состояний — капиталисты — судили о том, как лучше инвестировать свое богатство, опираясь на новые идеи бизнесменов с богатым воображением и на плоды трудов изобретательных предпринимателей. Современный капитализм одержал победу, когда в 1800 году он приобрел впечатляющие способности к эндогенным инновациям, свойственные только ему. Те немногие общества, которые хотели и могли внедрить эту современную капиталистическую систему, достигли небывалого процветания, значительной удовлетворенности трудом, производительности, ставшей настоящим чудом света, а также впервые в истории человечества смогли положить конец массовым лишениям.
Вторая трансформация внедрила в американскую экономику корпоративизм — в его скрытой, но при этом вполне четкой форме. Современный капитализм был обнесен кордоном (так, здравоохранение и образование являются сегодня в определенной мере закрытыми зонами), и там, где он еще сохраняется, на него наложены ограничения. Эта система не такая примитивная и топорная, как у Бисмарка или Муссолини. Но ее политическая природа похожа: в ней не проводится граница между государством и рынком, в результате чего возникает параллельная экономика, которая конкурирует с рыночной экономикой и является дополнительным источником риска, отпугивающим инновации. Менеджериальное корпоративистское государство взяло на себя ответственность за множество вещей, начиная с доходов среднего класса или, скажем, прибыльности крупных предприятий и заканчивая промышленным прогрессом. Сторонники корпоративизма, как и коммунисты до них, решили, что всех их желанных целей можно достичь, ничего за это не заплатив.
Экономические показатели стран, которые еще недавно считались образцами современного капитализма, в последнее время были катастрофическими. Однако виноваты в этом не неизбежные недостатки современного капитализма, какую бы форму он не принимал — хорошо отлаженную или никем не регулируемую. Вина лежит на новом корпоративизме:
Новый корпоративизм душит динамизм, который является залогом наличия захватывающей работы, большего экономического роста, ббльших возможностей и вовлеченности в экономику. Корпоративизм поддерживает давно впавшие в спячку, неэкономные, непроизводительные, но при этом обладающие хорошими связями фирмы, нанося ущерб динамичным новичкам и аутсайдерам; преследует такие цели, как потребление, социальное страхование и спасение компаний и отраслей, пренебрегая возможностями поиска, творчества и исследования. Сегодня авиакомпании, автопроизводители, сельскохозяйственные компании, средства массовой информации, инвестиционные банки и многие другие в какой-то момент были признаны слишком важными, чтобы предоставить свободному рынку решать их судьбу, а потому они стали получать помощь, прикрывающуюся соображениями «общего блага».
Издержки корпоративизма мы видим повсюду: дисфункциональные корпорации, которые выживают, несмотря на то что, как правило, не могут удовлетворить своих клиентов; упадочные экономики с низким ростом производства; дефицит увлекательного труда; редкие возможности для молодежи; банкротство правительств, вызванное их попытками как-то сгладить эти проблемы; и все большая концентрация богатства в руках тех, чьи связи позволяют им всегда оставаться в выигрыше от корпоративистской сделки
[203].
Трагедия в том, что во многих частях света, особенно в Северной Африке, эту систему называют капитализмом, поскольку капитал в ней находится в основном в частной собственности, хотя система в целом управляется политической властью — союзом руководителей государства и лидеров поддерживаемых государством корпораций, которые обычно являются выходцами из одних и тех же элитарных кругов, а не частным капиталом в смысле безличных и недружественных капиталистов, занятых жестокой конкуренцией и старающихся получить прибыль раньше других, то есть «капиталом» в смысле Маркса. С немалым цинизмом выгодополучатели и защитники корпоративистской системы в Америке, Британии и континентальных странах Западной Европы возлагают вину за все недавние провалы на «безответственность» и «недостаточное регулирование», предполагая, что «будущее капитализма» зависит от большего надзора и регулирования, то есть от еще большего корпоративизма.
Все имеющиеся количественные данные, показывающие расширение связей между правительством и обществом, то есть между государством и индивидом, не позволяют установить, насколько корпорации, банки и отдельные лица являются двигателями новой системы и в какой мере импульс исходит от политиков. В документальном фильме «Грабеж: кто украл американскую мечту?» корпорации и банки преподносятся в качестве единственных инициаторов этого процесса:
В 1978 году судья Верховного суда Льюис Пауэлл <…> навязал американским корпорациям более значительную роль в определении политики и законов <…> Одновременно он успешно отстаивал в Верховном суде право корпораций финансировать политические партии… С 1994 года действовало Северо-Американское соглашение о свободной торговле [NAFTA], которое подталкивало к аутсорсингу дешевой рабочей силы; в 1999 году были отменены отдельные положения закона Гласса-Стиголла, согласно которому коммерческие банки не могли заниматься инвестиционной деятельностью; в 2000 году был принят Закон о модернизации товарных фьючерсов, который дерегулировал внебиржевые деривативы, — всем этим финансовым институтам предоставлялась полная свобода действий. Безумие дерегулирования было поддержано обеими основными партиями
[204].
