Во французском языке появилось слово «миллионер», которое до того употреблялось только в Англии. Это слово распространялось с бешеной скоростью, и не случайно – вся страна спекулировала акциями и скоро благодаря Лоу все французы должны были стать миллионерами. Ведь обогащались не только богатые, но буквально все сословия, из низших слоев – в первую очередь слуги. Например, в каждой книге о «Системе “Миссисипи”» повторяется такая расхожая байка. Один слуга был послан продать акции по 8 тыс. ливров, но в этот день бумаги очень быстро росли. Он дождался, пока цена на них поднимется до 10 тыс., продал по этой цене, а разницу, которая составила ни много ни мало 1 млн ливров, положил себе в карман. Известны такие факты: один камердинер заработал 50 млн ливров, чистильщик сапог – 40 млн, а официант – 30 млн ливров. Широко известна и история про кучера самого Джона Лоу. Он тоже разбогател на спекуляциях акциями Compagnie de Indes, подал в отставку и предложил Лоу двух кандидатов на свое место. Когда Лоу сказал, что ему нужен только один кучер, старый кучер ответил: «Не проблема, второго я найму для себя». Вообще-то, у кучеров, разъезжающих в новых экипажах, сплошь и рядом случались конфузы: они норовили взобраться на козлы – привычное для них место.
Пример с кучером характерен. Бывшая беднота тоже наращивала потребление и приобщалась к роскоши. Теперь не только господа, но также кухарки и камеристки носили шелка и сатин, они заявлялись в оперу в платьях, сравнимых по цене с платьями их бывших господ. Простые работницы покупали дорогие украшения для своих натруженных, покрасневших рук, деревенские парни заводили себе модные парики (соответственно парики знати становились все пышнее и пышнее – нужно же было как-то отличаться). Кстати, подобные нарушения социальной стратификации – это характерный признак финансового пузыря, и в наше время тоже. Во время интернет-бума, например, многие ИT-компании выдавали опционы на акции даже уборщицам офисов, и некоторым повезло – удалось конвертировать их в деньги и обзавестись недвижимостью.
На парижских улицах царило веселье. Бродячие музыканты, акробаты, жонглеры и фокусники развлекали публику в местах прогулок богатых людей. Страна не работала, все только и думали о «Системе “Миссисипи”» и об этой великой империи в Луизиане, которая озолотит Францию («при чем тут обед, когда такие дела на кухне», как писал Жванецкий).
Однако эти уличные перформансы отнюдь не всегда были стихийными. Часть из них можно расценить, как пиар-компанию «Системы “Миссисипи”», организованную самим Лоу. Так, на улицах появлялись мужчины с красновато-коричневой кожей и темными глазами, странно выбритыми и украшенными перьями головами, на которых были только челки. Они давали представления прямо под открытым небом. Как правило, индейцы театрально сражались друг с другом, демонстрируя свою недюжинную силу и используя оружие, незнакомое французам. Аборигены из новой французской колонии появились даже в Итальянском театре, где обычно выступали только известные артисты. Публика валом валила посмотреть на их силу и умения. Никогда раньше во Франции не видели таких таинственных танцев и таких танцоров – с раскрашенными лицами и оперением на голове. Впервые слышали и индейский барабан. В соборе Нотр-Дам толпа собралась посмотреть на крещение индейской девочки в традиционном индейском костюме. В Булонском лесу индейцы разыгрывали сцены охоты на оленя, они бегали между деревьями и кустами, как в своих родных лесах, скакали на лошадях, издавали странные звуки, которые эхом разносились по всему лесу, – словом, вели себя, как самые настоящие индейцы! «Эти молодые индейцы великолепны, – говорили французы. – Какая у нас прекрасная империя за океаном!»
Откуда же они взялись? Все очень просто. Лоу как-то разнюхал, что один французский офицер привез из путешествия в Миссури нескольких аборигенов, среди которых была дочь вождя племени. Их-то и уговорили поработать индейцами. Более того, удалось склонить дочь вождя (ту самую, которую крестили в церкви) выйти замуж за французского сержанта. Свадебные подарки вручались от имени самого короля. После пышной свадьбы пара уехала обратно в колонию. С их отъездом были связаны надежды на то, что аборигенов удастся обратить в католичество. Но этого произошло. Муж-француз дочери вождя наскучил, и она попросила своего папу уничтожить французский гарнизон, а с ним – и своего мужа. Папа не смог отказать любимице…
Лоу стал настолько популярным, что его общества искали все. Так, одна знатная дама перед домом, где проходил прием, в котором участвовал Лоу и куда ее не пригласили, кричала «пожар!», чтобы ее кумир выбежал на улицу. Другая заставила своего кучера перевернуть карету перед офисом Лоу, чтобы тот не мог ни войти, ни выйти, не наткнувшись на хозяйку кареты. Как писал в своих воспоминаниях граф Сен-Симон, Лоу, «заблокированный в своем доме докучливыми просителями, наблюдал, как люди силой открывали двери, влезали в окно из сада и падали в его кабинет из дымовой трубы!» [Saint-Simon 2004, chapter 99]. Пэры, которые приходили в ярость, если им полчаса приходилось ждать аудиенции у регента, спокойно просиживали в приемной Лоу по шесть часов. Слуги Лоу получали колоссальные взятки только за то, чтобы имя посетителя было объявлено хозяину.
Как утверждает Марк Фабер, известный современный управляющий деньгами, автор замечательной книги «Золото завтрашнего дня» («Tomorrow’s Gold»), британский посол во Франции, герцог Стэар, не поддался желанию инвестировать в акции схемы и на повышенных тонах убеждал Лоу, что его схема – сумасшедшая и что она разорит Францию, но отнюдь не приведет ее к могуществу. В результате о прохладных отношениях Лоу и герцога Стэара стало известно в Англии, и последний лишился своего поста. Лоу пользовался репутацией самого успешного министра финансов во всей Европе
[32], восхищались им и в Англии [Faber 2008, р. 241].
Между тем Лоу предпринимает отчаянные усилия, чтобы населить Луизиану. Для этого использовались все средства. Еще одна попытка отправить туда людей заключалась в том, что Лоу пообещал выпустить преступников обоего пола из тюрьмы, если те согласятся пожениться. Многие на это клюнули. О том, что потом придется ехать в колонию, им не сообщили. Времени на раздумья не давали – просто выстроили мужчин и женщин в две линии, велели разбиться на пары, тут же отвели в церковь, а оттуда под охраной – на корабль.
Дошло до того, что если кого-то ловили на улицах Парижа «бесцельно слоняющимся», то это считалось нарушением закона, и этого человека можно было сослать в колонию. Кучер, у которого был выходной, не казал носа на улицу. Потерявший работу был обязан найти новую в течение четырех дней. В противном случае он признавался тунеядцем. Таких «тунеядцев» отлавливали банды вооруженных солдат в серо-голубой униформе, патрулировавшие улицы Парижа в огромном количестве. Эти французские «опричники» схватили, например, ничего не подозревавшего деревенского мальчишку, который приехал в Париж по делам и шел по улице небыстро, озираясь по сторонам, – видно, что «не местный».
Вскоре Париж разделился на два лагеря: одни могли быть пойманы и высланы в колонию – такие прятались и уезжали; другие сообразили, что могут под шумок избавиться от своих врагов, нужно только на них донести. «Опричники» информацию от стукачей принимали с радостью – им нужно было выполнять план. Достаточно было письменного заявления, выражающего подозрения. Действовали солдаты быстро, времени на оправдание не было, к тому же в ход шли и взятки, в отдельных случаях – немалые. Одна женщина, имевшая любовника, попыталась избавиться от собственного мужа – она хотела выдать его за вора, забравшегося в дом. К счастью, мужу свою личность удалось доказать. Но большинству пойманных «бродяг» не повезло – их отправляли в Луизиану целыми кораблями. Так, одни родители сдали «опричникам» непослушную дочь, ревнивая жена – молодую и красивую любовницу мужа, а некоторые мужья избавились от жен. На лиц женского пола был особенный спрос – колонистам не хватало жен. За несколько дней на улицах поймали 500 девочек. В некоторых районах Парижа в колонию забирали каждого третьего ребенка. В Луизиану отправляли и сирот из городских приютов. Таким способом всего удалось заслать в Луизиану 7,5 тыс. новых колонистов, из них 5 тыс. были молодые девушки.
