В исследовании роли гуру в раздувании пузырей мне интересны два вопроса. Первый: на какой стадии бараны-провокаторы вступают в игру: с самого начала, то есть сами придумывают пузырь, или они просто носом чуют тенденции и их провоцируют? Было бы очень интересно покопаться в этой теме поглубже. Второй – возможная роль «коллективного провокатора» в игре «профессионалы против чайников». Имеет ли место такая игра? Каким способом профессионалы координируют свои действия (почему все аналитики дружно кричали, что нефть зашкалит за 200 долларов за баррель и в какой момент они начали это делать)? Что мотивирует высказывать одинаковые мнения? Кое-какие рассуждения по этому вопросу вы найдете в главе 16 «Модели финансовых пузырей».
* * *
В заключение этой главы – цитата. Пока вы ее читаете, попытайтесь угадать, откуда она. Вы можете предположить самое невероятное.
«О толпе наговорили кучу всяких разных вещей. Толпа не имеет разума. Толпа примитивна; толпа ведет себя варварски; толпа ведет себя по-детски. Толпа непостоянна, капризна. Толпа – грязные люди без имени (Кларендон). Толпа – безымянное чудовище (Габриель Тард). Толпа – дикое животное (Александр Гамильтон, Ипполит Тайн, Сципион Сигеле). Толпа подобна стаду овец (Платон), стае волков (Платон), лошади – послушной, когда стоит в стойле, и дикой, когда ее выпускают на волю. Толпа подобна огню, получившему свободу, уничтожающему на своем пути все, и в конце концов – самое себя (Томас Карлайл). Толпа находится в состоянии лихорадки, делирия, гипноза (Гюстав ле Бон). Толпе нет дела до теории Дарвина. Толпе нет дела до теории Фрейда. Толпа убила Сократа; толпа убила Христа. Толпа убивает – штурмуя Бастилию, Зимний дворец, на улицах Вены, в грязных переулках Сойето.
А из кого состоит толпа? Из хулиганов, бродяг, безработных, преступников (Тайн). Из психопатов, неврастеников, буйнопомешанных (ле Бон). Из грязной каймы, оседающей на стенках после кипячения (Гиббон). Из великих варваров (Гитлер) и банального рабочего класса, который требует только хлеба и зрелищ (опять-таки Гитлер). Из людей, повинующихся импульсам не головного, а спинного мозга (ле Бон). Из тех, кому чужды интеллигентность, способность мыслить самостоятельно, здравый смысл, из людей, легко подчиняющихся чужому влиянию, влиянию провокаторов, коммунистов, фашистов, расистов, националистов, фалангистов и шпионов. Из людей, жаждущих повиноваться (ле Бон), желающих подчиняться (Фрейд). Толпа нуждается в управлении. Толпе нужен вождь – отец, шеф, тиран, император, командир. Ей нужен Гитлер, ей нужен Муссолини. Толпа – пациент, которому нужен доктор, человек на сеансе гипноза, которому нужен гипнотизер. Толпа – это масса, она хочет, чтобы ею манипулировали, контролировали ее, вели.
Толпа – это не мы.
Но кому принадлежат все эти метафоры? Фрейду, Бурку, историкам Французской революции, деятелям XIX столетия, журналистам? То есть кто рассказывает нам, что есть толпа? Не сама же толпа – толпа не рассказывает историй. Наблюдатели за толпой, те, кто наблюдал за ней, как вы наблюдаете за чем-нибудь, глядя из своего окна? Эдмунд Бурк переехал в Лондон и знал о революции с чужих слов. Ипполит Тайн о Парижской Коммуне узнал из английских газет, а потом читал лекции о ней в Оксфорде. А единственная толпа, которую видел Гюстав ле Бон,“создатель теории толпы” – это, похоже, толпа спешащих за покупками парижан. Кроме того, свою теорию ле Бон обильно подкрепил пассажами из Сципиона Сигеле, Габриэля Тарда и (неизбежно) Ипполита Тайна. Фрейд, два года спустя после окончания Первой мировой с ее разгулом национализма и антисемитизма создавший собственную теорию толпы и ее лидеров, основывал ее на трудах “непревзойденного” Гюстава ле Бона.
История толпы – это история страха: страха стать жертвой, страха потери имущества, страха террора (и Террора тоже); этот страх настолько силен, что ему просто необходимо дать имя – чтобы чувствовать себя в безопасности. Теории толпы – наглядный пример политики насилия и его социологии. С их помощью мы объясняем революции и свое эго. Они говорят, где причина, а где следствие, рассказывают нам о подавлении, жестокости, несправедливости, тюрьмах и пытках, цене хлеба, потере земли, эксплуатации, последствиях механизации и дегуманизации человечества. Теории толпы объясняют нам о толпе и насилии все – правильные посылы все время приводят к правильным результатам. Теории толпы объясняют, почему – неустанно, шумно, так громко, что страх больше нам не страшен. Но теории толпы крайне редко объясняют нам, что: что происходит, когда начинается “махач”, что такое страх, как это – быть частью толпы, быть одним из ее создателей».
Это была цитата из книги американского журналиста Билла Буфорда «Английская болезнь»… об английских футбольных болельщиках. Привела я ее не для демонстрации идей (с которыми я, впрочем, согласна), а в качестве примера того, как широко могут быть применимы теории психологии толпы…
ГЛАВА 7. ФИНАНСОВЫЕ МАНИИ В АНГЛИИ В КОНЦЕ XVIII – СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА
Следующие две главы посвящены инвестиционным маниям конца XVIII – середины XIX века в Англии и США. Они связаны в основном с инвестициями в инфраструктурные проекты – каналы, «автомобильные» и железные дороги. В США и Англии процессы идут схожим образом, но Англия, как ведущая экономическая держава этого времени, опережает США примерно на 50 лет. Чтобы не повторяться, на примере Англии мы подробнее поговорим о железнодорожной мании, а на примере США – о строительстве каналов и дорог. Заодно стоит упомянуть «серебряную лихорадку» в Калифорнии в 1840–1850 годах и бум фермерских хозяйств на западе США в 1880-е годы. В «английской главе» речь также пойдет о первом буме на рынке ценных бумаг развивающихся стран – латиноамериканских, имевшем место в Великобритании в 1820-х годах. Однако нужно отметить, что на протяжении XIX века развивающимся рынком для британских инвесторов были и сами США, где англичане «закопали» многие миллионы фунтов.
Мои читатели, наверное, знают, что крах 1929–1932 годов на несколько десятилетий отбил у американцев охоту играть на фондовом рынке. Примерно такое влияние на английское инвестиционное сообщество оказал и крах рынка акций «Компании Южных морей». Он случился в 1720 году, а новая спекулятивная волна возникла лишь в 1790-е годы, то есть 70 лет спустя. Связана она была со строительством каналов.
Первый канал протяженностью 30 миль был построен в Англии в 1767 году, он связывал поместье герцога Бриджуотерского под Манчестером с небольшим специализировавшимся на ткачестве городком Ранкорн на юго-западе от поместья. Это не было техническим прорывом. Еще в Древнем Риме строили водные акведуки. Но каналы повлияли на экономическое развитие страны, удешевив транспортировку угля, сельхозпродукции и промышленных товаров. За 20 последующих лет было построено тысячи миль каналов. Инвесторы в первые каналы получили очень высокую доходность на капитал. Каналы были очень прибыльны, платили высокие дивиденды, котировки их акций росли. Идея строительства каналов также была с воодушевлением принята в обществе. За 20 лет более 50 парламентских указов призвано было регулировать строительство и работу каналов
[53]. Спекуляция акциями каналов широкими кругами населения началась в начале 1790-х годов. Собрания пайщиков проходили в чистом поле, на постоялых дворах и даже в церквях – настолько модной стала эта тема. Пик спекуляции пришелся на зиму 1792–1793 годов. Газеты пестрели объявлениями брокеров, объявлениями о собраниях акционеров и таблицами цен акций. Акционеры одного из каналов даже придумали девиз для компании, заимствовав его у Горация: «Пусть на вас рекой польется золото» (дословно: пусть поток удачи покроет вас золотом). Но 21 января 1793 года во Франции судили и казнили короля Людовика XVI, и эта страна объявила войну Великобритании и Нидерландам
[54]. Рынок акций встал, цены обвалились. Война оказалась катализатором этого процесса, но у него были и реальные экономические причины. Первые каналы строились в основном крупными землевладельцами, которые четко представляли себе, какой экономический эффект они дадут, и доходность инвестированного капитала достигала 50%. Более поздние проекты не были экономически обоснованными, и доходность капитала там составляла лишь около 5%, что было сопоставимо с доходностью «безрисковых» государственных облигаций. Мания строительства каналов оказалась прелюдией к гораздо более масштабному буму железных дорог, но, раз мы движемся в хронологическом порядке, сначала поговорим о латиноамериканских долгах.
