— Вот. Сижу, ни жив ни мертв. А старец, не знаю, услышал, что ли. Дверь отворил, вынес сухарика и протягивает ей, волчице-то. Та морду потянула, слизнула с руки да и пошла себе. Тихая такая, послушная. Как собака. Вот ты и думай. Дикий зверь. Диких зверей с руки кормит. А теперь говорит, что виноват он.
— Кто говорит?
— Да старец же, Исидор. Или не знаешь? Это ведь отец Антоний всех уговаривает из монастыря уходить. Боится, что и сюда придут, убийцы эти. Не хочет, чтобы и здесь всех побили. Он и Исидора уговаривал. А тот говорит — нет. Не хочу, говорит, никуда идти, я, говорит, виноват, я грешник страшный, мне от казни бежать не след. А какой он грешник? Он — святой. Диких зверей в агнцев превращает. Вот ты и думай. Если он грешник страшный, то мы-то кто?
— Плачет он, — грустно проговорил Гриша.
— Кто?
— Исидор. Я слышал. Как мимо его кельи ни пройду — все время плачет. Даже через дверь слышно.
— Вот-вот. И хлеб он так и не тронул. Аркадий настоятелю говорил, что обе корзинки целые были, когда за ним в келью пришли. И Целительница пропала. Страшно. Что-то будет. Я уж и отца Антония спрашивал. Где, мол, она может быть, икона-то? Только он ничего не сказал. Не знаю, говорит. Она, говорит, однажды уже сходила с аналоя, может, и теперь сошла. Сам сердитый, брови хмурые. Известно, что с аналоя сходила. Только в тот раз, когда она сходила, ее нашли сразу же, а сейчас что-то не видать. И в Кащеевке нехорошо поговаривают. Дескать, сначала мертвецов привезли, потом икона пропала. Жди беды.
* * *
Дождавшись ответа на свой последний доклад, Валерий Раскатов был приятно удивлен. Вместо ожидаемого нагоняя, он получил не просто похвалу, а целое поощрение. Подробные наставления, что «так и нужно действовать», которыми пестрела бумага, окончательно утвердили его в намерении продолжать начатое дело «решительно и без идиотской волокиты».
Дочитав одобрительный отзыв, Раскатов выглянул во двор, где, покуривая и поплевывая, коротали время его боевые товарищи.
— Воронин! — крикнул он. — Позови-ка мне Стригуна.
Минут через десять в избу вошел невысокий темноволосый мужик. Блаженно улыбнулся — не иначе, успел опохмелиться.
— Так что же, товарищ Стригун, — обратился к нему Раскатов. — Где она, эта твоя Кащеевка? Помнишь, обещал показать? Настала пора нам с тобой в этот контрреволюционный монастырь наведаться. Навести там порядок. А? Как считаешь?
— А я что? Я завсегда. С нашим удовольствием, — радостно отвечал Стригун. — Хоть прямо сейчас можем отправиться.
— Нет, сейчас не надо. Сейчас иди проспись. А завтра утром, чтоб как стеклышко был, поведешь нас.
* * *
Тактика, предложенная Аркадием, приносила свои плоды. Через несколько дней после погребения погибших число насельников кащеевского монастыря уменьшилось почти втрое. В трапезной теперь собиралось не больше двадцати человек. В тишине просторного, полупустого помещения гулко раздавался стук ложек, наводя уныние и отбивая аппетит.
Входы в подземные пещеры были заложены и тщательно замаскированы. Отец Антоний специально ходил в дальнюю келью, чтобы все осмотреть и проверить лично. Он убедился, что работа сделана на совесть, о постороннем вторжении теперь можно не волноваться.
Оставалось последнее — собрать детей и престарелых монахов и отправить их в глубинку пережидать лихие времена.
— Старая дорога, она на заимку выходит, — объяснял Антоний Кузьме. — Помнишь, пасеку там держали?
— Как не помнить, — отвечал Кузьма. — Только это когда было. Давно уж быльем поросло.
— Вот и хорошо. Место заброшенное, все знают, что там никто не живет. Это и нужно. Будут искать, про него не подумают. Провизии соберем, на неделю-другую хватит. А когда нелюди эти успокоятся, решат, что все ушли и караулить больше некого, можно будет ночью тайком мимо Овражного пробраться, да и прямиком на большую дорогу. Мыслю, нужно в дальние скиты уходить. Вглубь. Не подведи, Кузьма Иваныч, на тебя вся надежда. Сам знаешь, старики да дети в обители остались. Куда им самим в дальние пути подниматься? Пособи.
— Да я-то что. Мое дело маленькое. Было бы на пользу.
На следующее утро Антоний и Аркадий хлопотали возле подводы, рассаживая юных послушников и тех взрослых, кого накануне вечером удалось уговорить покинуть обитель. Таких было немного. Предчувствие чего-то решительного и страшного вместо испуга вселило в сердца отвагу, желание постоять за веру. Вдохновленные примером Исидора, те, кто еще мог бы уйти в леса, избежать опасности, оставались, чтобы встретиться с ней лицом к лицу.
Старец отказался от бегства категорически. Он безвыходно находился в своей келье, не принимал никакой пищи, не переставал плакать и молиться. На все уговоры и напоминания об опасности он отвечал, что заслуживает любой, самой страшной казни, «ибо повинен».
— Из-за меня имя святое хулится, — рыдая, говорил он. — Я расточил, я не уберег, я отдал на поругание. Из-за меня на Церковь Святую восстает тать.
Уверенность старца в неизбежности скорой кончины, его готовность, даже желание принять ее вносила в происходящее трагичную и щемящую ноту. Остающиеся в монастыре прощались с отъезжающими так, будто пришли их последние дни.
Вспоминая, что еще совсем недавно он вот так же рассаживал на телеге детей и укладывал свертки, Антоний едва сдерживал слезы.
— Что ж, кажется все, — заключил он. — Езжай, Кузьма. Бог даст, свидимся. Прощайте, братья, — обратился он к сидевшим в телеге монахам. — Не поминайте лихом.
Сказав это, настоятель поклонился в пояс и широко перекрестил всех, кто сидел в телеге.
Кузьма тронул вожжи, и верная Красавка неторопливо побрела со двора.
Проводив взглядом удалявшуюся телегу, настоятель направился в опустевший монастырь. Следом за ним поспешил верный Аркадий.
— Надо бы припрятать что поценнее, — нагнав Антония, вполголоса проговорил он. — Растащат оголтелые, где потом искать?
— Какие у нас ценности, Аркадий? — невесело усмехнувшись, ответил настоятель.
— Какие-никакие, а все-таки, — настаивал Аркадий. — Евангелие старинное, иконы. Жалко, Целительница исчезла. Так не вовремя! Явится где-нибудь, заграбастают ее нехристи. Хуже нет, если не в те руки попадет.
— Не попадет, — обнадежил Антоний. — А насчет Евангелия это ты дело говоришь. Нужно вообще книги перебрать, укрыть те, что постарше. Да и летопись скрыть не помешает. Незачем им ее читать. Пойдем-ка, займемся делом.
Монахи прошли в небольшую комнату, отведенную под библиотеку, и начали пересматривать церковные книги. Сортируя их и откладывая в сторонку те, которые находили нужным спрятать, они увлеклись занятием и не заметили, как на монастырском дворе появились несколько всадников.
— Так вот оно, значит, где гнездо поповское, — по-хозяйски осматриваясь, громко проговорил Раскатов. — Вот где главный очаг контрреволюции. Ладно. Разберемся. А ну-ка, ребята, волоки сюда всех, кто есть. Я перекличку делать буду.
