— Порешат они их, Данило Петрович. Как есть порешат. Сердцем чую.
Бездонные, потемневшие от ужаса глаза Кузьмы говорили яснее всяких слов, и вскоре староста уже стучал в избы, собирая мужиков на сход.
Не в силах усидеть на месте, ходил вместе с ним и Кузьма.
Он уговаривал и агитировал, напоминая о недавнем зверском убийстве детей и утверждая, что убийцы вернулись, чтобы продолжить свои злодейства.
Деревенские жители, придавленные повседневными заботами, медлительные и тяжелые на подъем, поддались на пламенные призывы Кузьмы не скоро. Лишь когда он, разозлившись, посулил, что, расстреляв монастырских сирот, каратели пойдут по домам, сельчане заволновались. Мысль о том, что беда может коснуться лично каждого, заставила людей пробудиться от сонного равнодушия. Сход загалдел, и вскоре Кузьма с облегчением вздохнул, убедившись, что его услышали.
— Пущщай только тронет! — выпячивая грудь, хорохорился Игнат, первый заводила на всякую деревенскую драку.
— Совсем осатанели, антихристы! На церкву Божию руку занести посмели, — крестясь, говорил щуплый набожный Тихон.
— А детей-то! Детей неповинных убили! — «ковал железо» Кузьма. — И сейчас уж, почитай, руки у них в крови, а они вдругорядь на злодейство поднялись. Айда, мужики! Не попустим супостатам церкву нашу сквернить! Не дадим изгаляться над отцами нашими! От них, окромя добра, ничего мы не видели. Не позволим вражьему семени над нами возобладать! Где это видано, чтобы вор в хозяйском доме командовал?!
Вооружившись вилами и дрекольем, разгоряченные кащеевцы пошли к монастырю.
Но времени за разговорами ушло немало. Оказавшись на монастырском дворе, уныло пустом в наползающих сумерках, Кузьма сразу почуял неладное.
Монастырское общежитие и храм, где в этот час окна обычно уже теплились огоньками лампад, зияли темными стеклами, как пустыми глазницами. Не было слышно ни шагов, ни человеческого голоса, ни единого звука, отовсюду веяло такой обреченностью, будто уже целый век не появлялась в этом месте живая душа.
— Опоздали. Опоздали мы, Данило Петрович! Как есть опоздали, — беспомощно оглядываясь вокруг, ныл Кузьма.
— А поискать если? — бодро предлагал Игнат. — Сколько там времени прошло? Чай, не ушли далеко.
— Да где теперь искать, — вновь обводя взглядом пустой двор, безнадежно вздыхал Кузьма.
— Как-никак, а посмотреть нужно, — возразил староста. — А ну-ка, ребята, пробегите по кельям, — сказал он, обращаясь к парням помоложе. — Может, найдется кто. А ты, Василий, возьми мужиков да в храме посмотри. Кто-то да должен быть. Неужто всех подчистую увели супостаты.
Но осмотрев храм и общежитие, кащеевские мужики никого не нашли. Лишь разгромленные кельи да в беспорядке разбросанная церковная утварь безмолвно свидетельствовали о том, что недавно происходило здесь.
— Ах, нехристи, — хмурился Кузьма, поднимая с пола опрокинутое Распятие. — Креста на вас нет, окаянные.
Выйдя во двор, он сообщил старосте, что в храме никого нет, и такую же весть вскоре принес появившийся из общежития Игнат.
— Пусто. Ни души.
— Опоздали, — упавшим голосом снова повторил Кузьма и медленно побрел к воротам.
Видя, что спохватились и впрямь слишком поздно и что делать здесь больше нечего, мужики один за другим потянулись следом.
* * *
Тем временем приговоренные монахи блуждали по лесной чаще в поисках собственной могилы.
— Ты нас до утра водить будешь, Стригун? — недовольным тоном говорил Раскатов, в сотый раз спотыкаясь о торчащие из-под земли корни. — Сколько мы еще должны слоняться по этому твоему лесу?
— Да что же, товарищ Раскатов, можно и не ходить. Можно и здесь прямо, — с готовностью отвечал Стригун. — Только яму придется копать.
— Еще чего не хватало! Что, в этом лесу ни одного оврага приличного нет? У вас вон даже деревня называется Овражное.
— Почему нет? Должны быть овраги. Нужно еще поискать.
— Того гляди стемнеет, а ты все ищешь. Сейчас встану тут, шагу больше не сделаю. Один будешь по лесу своему рыскать, овраги искать. У меня ноги не казенные.
Раскатов, у которого во время лесной прогулки постепенно выветрился хмель, устал и был очень зол. Он не думал, что поиск подходящего места так затянется, и уже жалел, что послушался Стригуна.
«Надо было там же на месте перестрелять их всех да свалить вон, хоть в погреб, — с досадой думал он. — А теперь из-за этого дурака до ночи придется ходить».
— Эй, батя! — ухмыльнувшись, обратился он к Антонию. — Спой нам, что ли. А то идти скучно. Что вы там поете в этой своей богадельне? «Боже царя храни»? Давай, заводи.
— Про царя-то, видать, зря они пели, — хохотнул Воронин.
— Это точно. Но спеть можно. Слыхал ты, Стригун, как в Воронеже врагов народной власти расстреливают? Под музыку. Вызывают оркестр, выстраивают в ряд, и — пошла гулять.
— Ловко! Это, выходит, как бы и отпевание заодно им делают?
— Нет, это не отпевание. Это радость. Радуются люди, когда видят, что земля от такого вот сброда очищается. Ну ты, борода! Чего уставился? Шагай!
Раскатов ткнул прикладом пронзительно взглянувшего на него Антония и дальше уже шел молча.
Тем временем Стригун, получивший нагоняй, рыскал по сторонам в надежде отыскать подходящее место для расстрела. Вскоре из-за деревьев послышался его радостный голос:
— Товарищ Раскатов! Нашел! Вон он, овраг! Самый подходящий!
Раскатов внимательно осмотрел неглубокую балку, идущую между деревьями.
— Мелковато, — глубокомысленно хмуря брови, произнес он. — Ну да ладно. Не до утра же, в самом деле, ходить. Эй, мужики! Айда сюда.
Вооруженный отряд и две шеренги связанных по рукам монахов приблизились к оврагу.
…Обратно шли молча и расстрелы с музыкой уже не обсуждали. Вернувшись в монастырь, Раскатов первым делом прошел в трапезную. Взяв со стола большую темную бутыль, он стал пить вино прямо из горла, быстро и жадно глотая, как истомленный жаждой путник, приникший к долгожданному источнику.
— У-ф-ф… — выдохнул он. — Гуляем, братцы! Заслужили.
Растерянные и хмурые «братцы», явно подавленные впечатлениями, стояли тут же, ожидая дальнейших указаний.
— Гуляем, мужики! — повторил повеселевший Раскатов. — Амба! Наше дело сделано. Теперь — отдыхаем. Наливай, Стригун! Не стесняйся! Наливай, закусывай! Мы — революционная власть. Здесь все — наше.
Осушив стакан-другой, вслед за своим вожаком расслабились и остальные каратели. События в лесу, еще совсем недавно казавшиеся страшными и трагичными, теперь представлялись им чем-то вроде забавного приключения.
— А этот, бородатый-то, видел? — оживленно говорил Колосов уже совсем пьяному Воронину, сидевшему рядом с ним за столом. — Как у него рожу-то перекосило, когда я первый раз стрельнул! Не иначе, в штаны наложил, морда поповская.
