Они оказались в ограниченном и с противоположной стороны (там уже была пробита неровная дыра) отрезке подземного коридора… Боковой довольно широкий проем выводил в квадратную комнату без окон с низким потолком, она была видна лишь частично. Недалеко от проема полусидел, прислонившись к стене, юноша. Его глаза были полуприкрыты веками, желтоватая кожа щек и лба казалась пергаментно-сухой, губы растрескались от жара. Юноша был без сознания, он что-то говорил, невнятное. «Бредит. Вовремя вы появились. Я бы его не дотащил», — сказал Якуб. — В темноте, тем более. Нет ли у вас воды?» У Юры в сумке оказалась небольшая пластиковая бутылка с водой; захватил почти случайно — думал на луг по жаре пойдут. Больного напоили. «Не спеши, потихоньку пей, — твердил Алексей. — Большими глотками при болезни нельзя». Оставшееся допил Якуб, его тоже мучила жажда.
Приглядевшись, Юра узнал в больном юноше Машиного соседа Солнцева. Кажется, старший из братьев? Он ведь тоже исчез — Маша вчера сокрушалась, что его в убийстве брата подозревают… Ну, все потом, сейчас главное — вынести его из подземелья, вызвать врача. Алексей снял с себя рясу, оставшись в рубашке и брюках. На рясу переложили больного — так удобнее будет нести. Фонарик Алексея плохо светил. Юра включил фонарик от своего телефона. Нужно было экономить свет, чтобы хватило на обратный путь. Фонарь Якуба, как выяснилось, погас несколько часов назад, и телефон тоже недавно разрядился. Долбил стену он в полной темноте «А ведь это склеп! — вдруг сказал Алексей. — Значит, ты нашел?» — «Да! — слабо кивнул Якуб. — Я и клад нашел. Но теперь это уже не важно». — «Клад? — удивился Юра. — Здесь спрятан клад?! Так вот для чего чертеж на Машином листке… Теперь понятно — это 1812 года клад!» — «Да, клад здесь! Я слышал о нем еще от деда. — Якуб показал рукой в угол. — Там смотрите».
Юра подошел к указанному месту, посветил, провел ладонью. Шершавый камень, потом более гладкий и холодный заржавевший металл, опять камень. Юра достал из кармана Машину завитушку. Приложил к металлу, попробовал в другом месте, нащупал в металле два крошечных углубления. Приложил завитушку к ним, повернул так и этак. Что-то щелкнуло внутри ящика. Дверца со скрипом, с усилием приоткрылась. Все смотрели внутрь тайника: какие-то крупные изделия из золота, серебра. Много. Алексей подошел, посмотрел: «Похоже на оклад от иконы. А рядом чаша для причастия. Старинная, это раньше такие делали…»
Нести все это было сейчас невозможно: нужно больного спасать, спешить надо — дышит хрипло, с трудом. А клад потом, они еще вернутся. Дверцу тайника прикрыли неплотно, не защелкнули — здесь, в подземелье, никого нет, а замок заржавел сильно: закроешь — неизвестно откроется ли второй раз. Больного понесли на рясе, сменяя друг друга, спеша: Андрей опять потерял сознание, бредил.
Глава 32
Когда Василий спрыгнул на землю, он уже знал, что сейчас убьет офицера. Иначе этот враг убьет его. В правой руке кузнец крепко сжимал молоток, готовясь нанести им удар. Зубило — в левой.
Адам понял намерение кузнеца, еще когда тот спрыгивал, и резко вскинул приготовленный палаш. Ударил мастерового по правому плечу. Армяк вмиг набух, потемнел от крови рукав, молоток выпал. Кузнец, однако, оказался крепок. Он не потерял сознание, а, развернувшись, нанес удар по голове офицера левой рукой, с зубилом. Зябрин не целился, не смотрел, куда бьет, зубило проехалось по виску. Адам упал. Сознание прервалось.
«Все! Порешил я его», — понял Васька. Он в первый раз убил человека. Ему стало страшно. Кровь из его собственной раны продолжала течь. Василий нагнулся, дотянулся левой рукой под армяк, разорвал зубами рубаху и крепко перевязал поверх раны, поверх армяка.
Посмотрел на лежащего. Лицо офицера было очень бледным, спокойным, какими бывают мертвые лица. Как камень лег на сердце Василия. «Нехристь, басурман, церквы грабил», — забормотал он. Было ему сильно не по себе. «Церквы грабил. Это ж все пограбленное он в тайнике заховал, это ж для пограбленного я тайник мастерил», — повторял он. И слова эти сдвигали камень, сбрасывали тяжесть с сердца.
А как же расчет — материал, работа денег стоють? «Я не тать, а все ж за работу расчет должон быть». Он наклонился, пошарил у убитого в карманах и достал кошель. Сунул себе за пазуху, взялся было за веревку саней, но понял, что и пустые сани сейчас не дотащит — дойти бы самому. Пошатываясь, зажимая левой рукой рану (кровь, несмотря на перевязку, продолжала сильно сочиться), он спустился с холма и медленно пошел по направлению к центру — домой. Не достигнув еще Днепра, обессилел, сел на корягу близ дороги. «Не дойду. Помирать, видно, на дороге придется».
«Васька, а я тебе и не признав сперва! Смотрю: Васька. Ты не сиди тута!» Емеля Сысоев, дружок и сосед Зябрина, остановился перед ним, пригляделся. Мутный взгляд кузнеца и его расслабленную позу истолковал на свой лад. «Ты пьяный, Васька? Картохи нету у людей, а ен брагу варить! Али поднес кто?» Поскольку Василий не отвечал, Емеля вздохнул, показал на свои пустые санки и пояснил: «Поехав у матицы репой, а то хотя бураками разжиться. Не пожгли их за стеной-то, родителев моих! Однакося не пускають нонеча туды хранцузы, зачинили вороты. Пришлося ворочаться».
Тут Емелька заметил необыкновенную бледность кузнеца и почерневший от крови рукав. Васька зажимал рану, а от боли все равно морщился. «Зашибся? Иде ты так?» — испуганно спросил сосед. Кузнец кивнул молча, не объясняя, а тот больше и не спрашивал. Не иначе, Господь Ваське соседа послал, не доберется он сам.
Емеля зубом вышибленным, дыркой во рту поцыкал: «Не дойдешь». Да и стал его на свои санки укладывать. Дотащил Василия до дома, помог войти. Жены в хате не было, с детьми куда-то пошла. Кузнец с помощью соседа с трудом стянул армяк. Разбухший от крови рукав Сысоев разрезал. Охал сочувственно, ничего не спрашивал. «Ты иди, Емеля, — отпустил его Зябрин. — Я полежу».
Затолкнул испорченный армяк в угол, вспомнил про кошель. Там лежали золотое колечко, не особо дорогое, и бусы с тяжелыми каменьями — видно, ему и приготовил барин расплатиться. Еще была бумага, пером исчерченная. Васька узнал на рисунке ключ к тайнику, что сам делал. А чертеж рядом — видно, обозначил нехристь, где сховал. Василий усмехнулся, дотянулся до иконы, спрятал листок внутрь. Вот и пригодился его собственный тайник, который прошлой зимой в иконе придумал сделать: он любил на досуге хитрые вещи мастерить.
Закрывая тайник, взглянул ненароком на икону. Перекрестился здоровой рукой. Богородица смотрела печально, строго. Скорбный был взгляд. Ничего не говорила, печалилась сильно да на младенца своего необыкновенного указывала дланью. И Васька посмотрел. Камень, который вроде забылся, пока домой добирался, от боли телесной незаметен стал, снова придавил сердце.
Тяжесть легла. «Так ведь это он первый убить мене хотел, нехристь он, церквы грабил», — прошептал Василий. И добавил неожиданно для себя: «Спаси его, Господь! Пред лицем твоим явиться мне во грехе убийства не дай».
Как сказал — легче стало. После этого Васька лег на лавку, прижал плечо (кровь все сочилась) и закрыл глаза. Вернувшаяся через час жена нашла его мертвым.
