Здесь, на Западе, христианству мы обязаны мнением, что секс должен быть только по любви. Религия настаивает, что два человека, испытывающих любовь друг к другу, должны сохранять свои тела (и взгляды очей своих) исключительно друг для друга. Тешиться плотскими мыслями о незнакомых людях – значит отвергать истинный дух любви и предавать Господа и собственно все человечество.
Подобные рецепты, одновременно трогательные и запретительные, не испарились полностью с падением когда-то утверждавшей их веры. Отрезанные от своего откровенно теистического обоснования, они, как представляется, были впитаны романтической идеологией, ставящей принцип половой верности на такое же престижное место, что и любовь. И в светском мире моногамия объявлена необходимостью и венцом чувственной преданности и добродетели. Наш век отчаянно поддерживал необходимую для зарождения христианства позицию: истинная любовь должна сопровождаться идущей от всего сердца половой верностью.
Рабих с Кирстен направляются домой, вышагивая неспешно, рука об руку, временами останавливаясь, оглядывая витрины. День обещает быть изумительно теплым, море кажется бирюзовым, почти тропическим. Первой идет в душ Кирстен, а когда они возвращаются в постель, чувствуют, что после долгой и напряженной недели заслуживают того, чтобы себя побаловать. Они обожают придумывать всякие истории во время половой близости. Кто-то один делает подачу, потом другой принимает, идет вперед и пасует обратно для дальнейшей обработки. Сценарии, случается, доходят до крайностей.
– Уроки кончились, и класс пустой, – начинает как-то Кирстен. – Ты попросил меня задержаться, чтоб мы могли пробежаться по моему сочинению. Я стесняюсь и легко краснею – наследие моего строгого католического воспитания…
Рабих добавляет детали:
– Я учитель географии, специализирующийся на ледниках. Руки у меня трясутся. Я трогаю твое левое колено, едва осмеливаясь верить в такое…
До сих пор они сочиняют истории вдвоем, живописуя затерявшегося альпиниста и находчивую женщину-врача, их друзей Майка и Бел, летчицу и ее сдержанного, но любопытного пассажира. Поэтому нет ничего необычного в том, что сегодня утром Рабих изобразил в воображении официантку, распятие и кожаный ремень.
Хотя слухи о том с трудом пробиваются в респектабельные круги, существует альтернатива христианско-романтическому догмату о вечной неделимости секса и любви. С позиции распутников, отрицается какая-либо врожденная или логическая связь между любовью к кому-то и непременной сексуальной верностью. Эти развратники исходят из того, что может быть вполне естественно и даже полезно для партнеров время от времени вступать в половые отношения с чужаками, к кому они не испытывают романтических чувств, но к кому они тем не менее ощущают сильное влечение. Секс не должен быть всегда связан с любовью. Порою он может – утверждает эта философия – быть чисто физическим (и даже физкультурным) упражнением, не имеющим существенной эмоциональной значимости. Вот и приходят к выводу последователи этой теории: абсурд, что человек должен вступать в половую связь лишь с тем, кого любит, как и абсурдно требовать, чтобы человек играл в настольный теннис или бегал трусцой только с одним партнером.
В нынешнем веке это по-прежнему остается мнением меньшинства.
Рабих выстраивает сценку:
– Итак, мы в небольшом прибрежном городке в Италии, может быть, в Римини. Едим мороженое, может быть, фисташковое. И тут ты замечаешь застенчивую официантку, по-настоящему дружелюбную и проявляющую о посетителях заботу естественно, одновременно по-матерински и восхитительно девственно наивно.
– Ты имеешь в виду Антонеллу.
– Не обязательно.
– Рабих Хан, заткнись! – глумится Кирстен.
– О’кей, пусть тогда – Антонелла. И вот мы предлагаем Антонелле, когда у нее закончится смена, прийти к нам в гостиницу выпить граппы. Она польщена, но несколько смущена. Понимаешь, у нее есть ухажер, Марко, механик в местных автомастерских, который очень ревнивый, но необыкновенно слабый любовник. Есть кое-какие штучки, которые ей давным-давно хотелось попробовать, но он наотрез отказывается. Штучки же у нее из головы не выходят, и, в частности, потому она принимает наше необычное предложение.
Кирстен молчит.
– Теперь мы в гостинице, в номере, где стоит большая кровать со старомодной бронзовой передней спинкой. У Антонеллы такая нежная кожа. Над верхней губой крупинки влаги. Ты слизываешь их, а потом твоя рука мягко движется вниз по ее телу. – Рабих продолжает: – На ней рабочий фартук, от которого ты помогаешь ей избавиться. Ты находишь ее миленькой, но к тому же тебе хочется воспользоваться ею. Вот тут и появляется ремень. Ты стягиваешь с нее бюстгальтер… он черный или, нет, может быть, серый… и наклоняешься, чтобы прихватить губами ее затвердевший сосок.
Кирстен по-прежнему ничего не говорит.
– Ты склоняешься и просовываешь руку в ее очень уж кружевные итальянские трусики, – продолжает он. – Вдруг тебя охватывает желание лизнуть ее между ног, и ты ставишь ее на четвереньки и принимаешься гладить ее сзади.
Теперь уже молчание привычного соавтора Рабиха по сочинению историй становится угнетающим.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
– В полном, вот только… не знаю… как-то странно, что ты думаешь об Антонелле так – немного извращенно, если честно. Она такая милая. Я знаю ее с тех пор, когда она в среднюю школу ходила, а теперь родители так гордятся ее аттестатом с отличием. Мне не нравится мужчина, который сидит там, исходя не только слюной при виде двух женщин, вылизывающих друг друга. Сфуф, откровенно, это воспринимается, как какое-то глупое порно. Что же касается анального секса, то, если честно…
– Извини, ты права, это глупо, – перебивает Рабих, внезапно чувствуя себя совершенным безумцем. – Забудем, что я вообще что-то говорил. Мы не должны допустить, чтобы нечто подобное встало между нами и кафе Brioshi.
Романтика не только повысила авторитет моногамных половых отношений, заодно представила сексуальный интерес к другим людям неизменно глупым и недобрым. Благодаря романтическим идеям было переосмыслено значение влечения к кому-то, кроме вашего постоянного партнера. Любая заинтересованность в плотской любви вне брака теперь воспринимается как угроза и – зачастую – как нечто близкое эмоциональной катастрофе.
В фантазии Рабиха это была легкая и приятная сделка. Они с Кирстен поговорили бы с Антонеллой в кафе, все трое почувствовали бы напряжение и позыв, затем очень быстро возвратились бы на Мерчистон-авеню. Антонелла с Кирстен повозились бы какое-то время, а он смотрел бы на это из кресла, потом он занял бы место Кирстен и занялся сексом с Антонеллой. От этой картины веяло теплом, возбуждением, она не имела никакого отношения к браку и любви Рабиха к Кирстен. После он проводил бы Антонеллу обратно в кафе, и никто бы из них больше никогда не упоминал об этом эпизоде. Не было бы никакой мелодрамы, никаких собственнических претензий, никакой вины. На Рождество они вполне могли бы купить Антонелле кекс и прислать открытку в знак благодарности за тройничок.
