Он может – в три часа ночи – быть до странности несентиментальным при перечислении своих недостатков: своенравный упрямец, вызывающий недоверие у начальства, со склонностью слишком легко предаваться обиде, предпочитающий осторожность из-за ужаса получить отказ. Нет в нем самоуверенности, чтобы держаться чего-то. В его возрасте другие ушли далеко вперед и создали собственные архитектурные мастерские, вместо того чтобы ждать, когда их попросят, а потом винить целый свет, что не очень настойчиво упрашивали. Существует всего-навсего одно здание (хранилище информационных данных в Хартфордшире
[47]), на котором значится его имя. Ему предстоит умереть с тем, что большинство его способностей так и останутся невостребованными, отмеченными как редкие вспышки вдохновения, мысленно озаряющие его, когда он моется в душе или едет один в машине по автостраде.
В данный момент он превыше жалости к себе, попусту веря, что произошедшее с ним редко и незаслуженно. Он уже утратил веру в собственную невиновность и уникальность. Это не кризис среднего возраста, больше похоже на то, что он наконец-то, лет на тридцать позже, чем нужно, расстается с юностью. Он считает себя человеком с непомерной жаждой романтической любви, который тем не менее мало понимает в доброте и того меньше – в общении. Он тот, кто боится открыто стремиться к счастью, для кого убежищем становится поза упреждающего разочарования и цинизма.
Итак, вот что значит быть неудачником. Основной чертой может быть молчание: телефон не звонит, его ни о чем не просят, не случается ничего нового. Большую часть взрослой жизни неудача представлялась ему эдакой красочной катастрофой, теперь наконец приходится признать: неудача настигла его неприметно, путь ей вымостило его трусливое бездействие.
Все ж, как ни удивительно, это устраивает. Привыкаешь ко всему, даже к унижению. Явно невыносимое имеет привычку в конечном счете становиться с виду не таким уж плохим.
Он уже слишком многое взял от щедрот жизни, без особой выгоды и не с таким уж хорошим результатом. Прожил на земле слишком много десятилетий, никогда не приходилось ему землю возделывать или голодным спать ложиться, все же оставил он свои выгоды в основном нетронутыми, как испорченный ребенок.
Когда-то мечты его были и вправду грандиозными: он будет вторым Луисом Каном
[48] или Ле Корбюзье
[49], Людвигом Мис ван дер Роэ
[50] или Джеффри Бава
[51]. Он намеревался привнести в жизнь новую архитектуру – привязанную к месту, элегантную, гармоничную, технологически совершенную, прогрессивную.
Вместо этого он почти обанкротившийся заместитель директора второсортного архитекторского бюро, творец одного-единственного здания – больше, если честно, похожего на сарай.
Природа внедряет в нас настоятельные мечты об успехе. Для человеческого вида есть, должно быть, эволюционное преимущество в прирожденном настрое на стремление к мечте: неугомонность дала нам города, библиотеки, космические корабли. Но этот импульс не оставляет больших возможностей для индивидуальной уравновешенности. Значительная часть рода человеческого ежедневно заболевает беспокойством и разочарованием – вот истинная цена, которую человечество заплатило за создание нескольких гениальных произведений на протяжении всей своей истории.
Рабих когда-то полагал, что иметь стоит только безупречный вариант чего угодно. Он был перфекционистом. Если на машине появлялись царапины, у него пропадала всякая радость водить ее, если в комнате было не прибрано, он места себе не находил, если его любимая чего-то в нем не понимала, все отношения становились шарадой. Ныне «вполне хорошее» становится вполне хорошим. Он замечает, как появляется интерес к определенного сорта новостям о мужчинах среднего возраста. Сообщалось об одном парне из Глазго, который бросился под поезд, набрав множество долгов и будучи пойман на измене своей женой. Другой въехал на автомобиле в море возле Абердина после какого-то скандала в соцсетях. В конце концов не так уж и много нужно, это Рабих понимает: всего несколько ошибок – и вдруг оказываешься в царстве катастроф. Несколько оборотов диска, при достаточном давлении извне – и он тоже был бы на все способен. То, что позволяет ему считать самого себя здравомыслящим, всего лишь своего рода хрупкая синтетическая улыбка фортуны, однако он знает: если жизнь по-настоящему захочет испытать его, то он будет очень востребован на рынке, чтобы все закончилось катастрофой.
В такие времена, когда он еще не просыпается окончательно и уже не совсем спит, а бродит по промежуточным зонам сознания (в два-три часа ночи), он чувствует, какое множество образов и случайных воспоминаний содержит его мозг, и все в ожидании его внимания, когда улягутся остальные неурядицы: обрывки поездки в Бангкок восемь лет назад, сюрреалистический вид деревень в Индии после ночи, прилипшей к иллюминатору самолета; холодный выложенный плиткой пол ванной в доме, где они семьей жили в Афинах; первый в его жизни снегопад на отдыхе в восточной Швейцарии; серое небо, нависшее над полем, где он гулял, в Норфолке; коридор, ведущий к плавательному бассейну, в университете; ночь, проведенная в больнице с Эстер, когда ей делали операцию на пальце… Логика чего, может, и истаяла, но ни одна картинка по-настоящему никогда не пропадала.
В бессонные свои ночи он нередко думает о матери, скучает по ней. Жалеет со жгучей стыдливостью, что не может быть опять восьмилетним и укладываться клубочком под одеялом в легкой лихорадке, что не принесет она ему больше поесть и не почитает. Он жаждет, чтобы она подбодрила его в отношении будущего, отпустила ему грехи, аккуратно зачесала волосы на левый пробор. По крайней мере, он достаточно зрел, чтобы понимать: есть что-то существенное, что должно сопротивляться незамедлительной цензуре в подобном попятном состоянии. Он способен понять, что, невзирая на внешние признаки, очень далеко зашел.
Он осознает, что тревога всегда будет по-собачьи травить его. Может показаться, что каждая ее новая волна вызывается тем или иным конкретным: вечеринкой, на которой он не узнает множество людей, сложной поездкой, которую приходится совершить, в незнакомую страну, дилеммой на работе, – однако с более широкой перспективы проблема всегда больше, губительнее и основательнее.
