* * *
Как-то по ходу наступления и продвижения нашего батальона увидел я ряд крепких блиндажей, брошенных немцами. Солдаты наши приостанавливаются возле них, что-то выясняют и двигаются дальше, вперед… Достиг и я этих блиндажей. Смотрю, у входа на земле корчится могучий артиллерист из полковой артиллерии. Похоже, отравился чем-то, это бывало часто.
Пострадавший колени поджимает, мнет свой живот и стонет, как в трубу. Солдаты посмотрят на «страшные муки» — и прочь.
— Чем же он отравился? — пытаюсь дознаться.
— А вон, видишь, что-то из тех бутылей выпил.
Я посмотрел: в ящике шесть бутылей литра по три-четыре каждая. Жидкость в них золотистая и вязкая.
Умирающий изо всех сил старается умереть самым мучительным образом. Блеснул на меня подозрительным глазом и жалобно стонет:
— Ох, боже ж мий! Ох, боже ж мий!..
Тут я разглядел, что у этого хохла морда малиновая, хоть он старается, надувшись, побагроветь… Выясняю, что в блиндаже еще есть ящики с такими бутылями… В нашей минроте были свои повозки, запряженные парами. Я шепнул из наших одному, чтобы сюда скорей пригнали из роты двуколку.
Двуколка подоспела вовремя, вперед артиллерийской повозки. Тут хохол взревел по-настоящему:
— Оставьте ж хоть ящик, паразиты!
— Не, — гогочут наши хлопцы. — Самим мало!
— Э!.. Тоди и я з вамы!..
Потом уже, став в нашей роте почти своим, артиллерист — его звали Микола Марченко — очень любил рассказывать, как он обдурил чуть не целый батальон и как на «хитром татарине» вышла у него осечка: «…а этот сузил свои татарские зенки и так и впился в мою морду…» И делал под конец рассказа вывод:
— Там, где татарин, хохлу делать нечего!
* * *
Чтобы повысить боевую эффективность роты, Бутейко решил наш расчет сделать «кочующим». Мы должны были действовать теперь совершенно самостоятельно на переднем крае батальона, выбирать огневые позиции, смотря по обстановке, и вести огонь во взаимодействии со стрелковой ротой.
Теперь командир стрелков, имея минометный расчет непосредственно возле себя, мог при необходимости поражать цели минометным огнем. Появился, например, у фашистов снайпер, который укрылся за подбитым танком, — кроме как навесным минометным огнем его ничем не достанешь. Или заработала новая пулеметная точка у гитлеровцев — опять же нет против нее лучшего средства, чем навесные мины. Прибежит из стрелковой роты связной: появилась цель, которая укрыта, к примеру, за подбитой пушкой, — мы без волокиты хватаем на вьюки свой миномет и спешим на выручку, как «Скорая помощь». Глаз на определение точной дистанции до цели уже наметан. Работая все время вместе — Суворов, я и Худайбергенов Фуат, — мы третьей миной поражали цель.
Главное преимущество кочующего минометного расчета — оперативность: не успеет враг освоиться на новой огневой, как мы его тут же накроем своим навесным огнем. Из-за постоянной нашей кочевки мы были неуловимы для фашистов.
Через дивизионную газету «Вперед!» нашу тактику кочующего миномета распространяли по всем минометным ротам дивизии.
Одно неудобство: очень тяжело минометчикам таскать на горбу вьюки. Особенно неудобной ношей мне казался ствол. Отшлифовался о грубое сукно, блестит, как никелированный, и мало что тяжелый — двадцать килограммов, так еще и выскальзывает из рук, как налим.
Надумал я таскать ствол за собой на поводке. Привязал веревку к шаровой пяте — и вперед! Ствол скользит по мерзлой земле, а по снегу даже обгоняет меня. Вот благодать-то! Комроты Бутейко увидел, как ловко я теперь передвигаюсь, и говорит:
— Следи только, чтобы чехол со ствола не слетал, а то песком забьешь ствол и зеркало испортишь.
Я рад-радешенек, что комроты вроде бы одобрил мою идею. Но радоваться пришлось недолго.
— Раз такое дело, — продолжает Бутейко, — придется наводчикам вменить в обязанность таскать еще и лоток с минами!
— Есть! — говорю.
Теперь у меня «на поводке» двадцать килограммов да на горбу двадцать два. Товарищи хохочут: «Что, не удалось посачковать, Мансур? Хохол оказался хитрей татарина?»
Но это юмор, на который солдат неистощим даже в самой трудной обстановке. Обстановка же была тяжелейшая. Редко выпадали дни, чтобы в расчете, как положено, было пять человек. Потери мы несли большие: личный состав роты обновился уже дважды. Четвертого номера мы имели от случая к случаю, а о пятом и мечтать забыли. Сами таскали на себе и мины, и лафеты, и плиты. А надо было, так и вдвоем управлялись. Лишь бы только все до единого миномета вели огонь по врагу!
Но все же у нас потери были меньше, чем в стрелковых ротах. У тех обновлялся личный состав в течение недели-двух. Каждую ночь к ним приходили маршевые роты с пополнением. С тех пор я перестал бояться оставаться с полутора-двумя десятками уцелевших товарищей, надеясь, что «конвейер маршевых рот» будет работать до тех пор, пока мы дойдем до самого Берлина.
Трогательно было ощущать их заботу о нас — минометчиках. Они сами запасались минами, заранее в своих окопах готовили площадку для установки миномета: наше близкое соседство поднимало у них боевой дух. За наши стволы-трубы они прозвали нас «самоварниками»… Поэтому в минуты затишья мы бывали частыми гостями в стрелковых ротах.
Однажды стрелки встретили меня строгим предупреждением, что на переднем крае фашистов появился снайпер — уже семеро наших неосторожных солдат поплатились жизнью. Сел я рядышком с убитыми солдатами и призадумался… Снайпера надо уничтожить!
Сходил в свою роту и рассказал о снайпере Суворову: вот бы, мол, его обнаружить!
— Нашему бы теляти!.. — непонятно усмехнулся Павел Георгиевич. — Трудненько это делается, Мансур!
Единственный способ обнаружения у нас был — наблюдение через «перископ разведчика». Я вооружился тем перископом, вернулся в стрелковую роту и приступил к длительному и трудному наблюдению фашистского переднего края и нейтральной полосы.
Сколько ядовитых реплик о бесполезности моей затеи выслушал я в тот день! Воронки, трупы, изуродованная техника — в этом хаосе обнаружить притаившегося снайпера — иголку в стоге сена найти! Сотый раз шарю перископом по бесконечной равнине, фиксирую в памяти контуры подозрительных кочек.
— Померзнет, померзнет и уйдет! — слышу за своей спиной.
Это о снайпере. Не знаю, как он, а я действительно замерз, да и глаза устали.
Пока я прыгал по траншее, согреваясь, один молодой комроты, увлеченный моим примером, тоже припал к окуляру, но быстро ему надоело это дело, и, приняв вид озабоченного более серьезными делами, сгорбившись, комроты подался вдоль траншеи, грозно, по-командирски бросая встречным: «Осторожно! Не высовываться мне!»
А меня азарт взял. Как свою ладонь, изучил мельчайшие детали равнины и уже узнавал их, в очередной раз просматривая слева направо, с каждым разом сокращая число наблюдаемых точек, сужая круг…
