15 октября 1914. Москва
К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской
‹…› Что же касается выставки, то без твоих вещей я буду работать без всякой энергии. У тебя нет имени, но имя приобретается только на выставках. А ты от них бегаешь. Отчего не выставлять красного портрета? Что за причины такой строгости к себе? «Унижение паче гордости», говорят мудрые люди. Я этого не понимаю! Необходима вера в себя, в свое дело, в свои силы и т. д., и без этого невозможно ничего делать. Ты как художник принадлежишь всем и не имеешь права прятать свое искусство. ‹…›
[233]
22 октября 1914. Москва
К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской
‹…› Относительно выставки пока сказать ничего не могу, т. к. это выяснится в половине ноября. Когда решу, тогда напишу Кузьме Серг<еевичу> и всем вам. ‹…› Твой портрет позволь выставить. Я уверен, что он будет на выставке великолепен. ‹…›
[234]
1 ноября 1914. Петроград
К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской
‹…› Мы с тобой попали в ужасный год, т. к. все перепуталось, все нервничают, все растеряны, и все в какой-то каше. Я все думаю о будущем и верю, что летом будем работать вместе. После 10 ноября решится вопрос с выставкой, и если помещение останется за нами, то я с радостью окунусь в работу по устройству выставки. Думаю пригласить некоторых из «Бубн<ового> Валета», посмотрю что есть и у других. Будет трудно, но зато буду в своем деле. Ты смотри, не раздай своих работ по другим выставкам, а то буду бранить мою милую разбойницу. ‹…›
[235]
2 декабря 1914. Петроград
Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову
‹…› Сегодня достала гвоздики и устраивала nature morte. Ничего не вышло, и я начала уже ненавидеть бедные цветы, как наконец пришла мне в голову одна идея. Завтра займусь ею. Это, верно, выйдет не то, чего тебе хотелось, но позволь мне сделать так. А потом напишу тебе и чашку, и всякие вещи, тебе приятные. Пока будет одна гвоздика, и вот поломай-ка голову – как я ее пристроила? Эскизик пришлю не ранее окончания работы. Одно: это будет, вероятно, не веселая вещь, как тебе хотелось. Но будет, кажется, занятно ‹…›
[236].
5 декабря 1914. Москва
К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской
Моя родная и дорогая детка. Эти дни я повозился с отделом «Мира искусств» на выставке Художн<ики> Москвы жертвам войны. Завтра откроем. ‹…› В Москве уже узнали об устройстве моей выставки и начали меня осаждать. Долго ли пробудет в Москве Лермонтова? Где ее разыскать? У нас опять тепло и льет дождь. Пожалей свою головку и поменьше думай грустные думы. Гони все мрачное и верь в светлое будущее. Я до боли люблю тебя, и если у меня есть цель, то это ты. Будь здорова, моя радость, и да хранит тебя Бог! ‹…›
[237]
16 декабря 1914. Москва
К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской
‹…› Был сегодня у Лермонтовой и видел несколько ее вещей. Я нахожу, что она очень талантлива и настоящий живописец. Очень рад, если она будет участвовать на выставке. У меня чудное настроение, и я страшно весел от ожиданий встречи с тобой ‹…›
[238].
19 декабря 1914. Москва
К. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской
‹…› Сегодня чуть не продал твой большой Виноград. Был у меня один из пишущих в газетах и сказал, что ты восходящий талант и будущий крепкий художник. Он сознался, что первый момент подумал о подражании Водкину, потом увидел, что этого нет и что вещи прекрасные. Я рад был все это слышать. Но ты опять мне не поверишь, но я клянусь, пишу всю правду. Моя выставка состоится на Пасхе, и это дело решенное, а потому очень прошу тебя поработать, чтобы я мог хорошо тебя показать. Ведь ты хорошо знаешь, что я все затеял исключительно для тебя, моя дорогая девочка. Завтра пойду узнать про поезда, и если есть, то 24-го утром ты угостишь меня кофе ‹…›
[239].
Константин Васильевич действительно приезжал тогда – по делам выставки – и следующие за встречей письма проникнуты высоким строем чувств, пониманием того, что происходящее между ними обладает мощным эмоциональным и творческим зарядом. «Эти два дня у тебя были как во сне, как в волшебном саду. У тебя в комнатке все предметы светились каким-то светом…» – «Я не могу объяснить своего чувства: это и боль, и как будто радость и чувство, что именно так надо и что все это, что есть, великое чудо, и хочется молиться, не знаю кому…» – «Ты теперь будешь нести людям радость и свет… я уверен, что все будет прекрасно, что выйдет из-под твоей кисти». Сплетение чувственного, сакрального, эстетического в их случае обладало творящей силой, помогая становлению живописного мастерства Оболенской и продвигая выставочную практику, которой увлеченно занимался Кандауров.
30 декабря 1914. Петроград
Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову
‹…› Моя «Зима» кончена, т. е. автопортрет с окнами. Забавная вещица – в ней что-то все-таки наколдовано – получилось какое-то внутреннее содержание помимо меня. Она – следствие твоих nature morte, но, по-моему, ушла дальше. ‹…›
[240]
5 января 1915. Вечер. Петроград
Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову
‹…› Сегодня была наконец у Лермонтовой, видела все работы. Очень она талантлива. Собирается написать еще 6 вещей до Пасхи! Потом мы с ней говорили, и я, рассказывая о том, как воспринимаю произведения искусства, вдруг после долгого времени увидела себя всю целиком во весь рост – очень радостное чувство. Ведь последнее время я жила борьбой, а самое последнее – одной живописью, а тут открылось точно широкое море. Я в одну секунду пережила все свои пути, мысли, намерения и про себя сказала – верно. И это так радостно. А война теперь все-таки так незаметно забивает в угол, парализует. Но я верю. ‹…›
[241]
9 января 1915. Петроград
Ю. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову
‹…› У меня в голове опять масса новых идей насчет работы – уж очень хочется написать один свой портрет вроде того, что прислала тебе, – только на масле и на фоне зимнего окна с солнечным снегом и клубами дыма – это мечта теперь. ‹…› С радостью помучаю тебя немножко для наброска городского портрета, подготовлю заранее. ‹…›
[242]
