1 февраля 1918. Коктебель
М. А. Волошин – Ю. Л. Оболенской
Дорогая Юлия Леонидовна, просто чудеса делаются с почтой, сегодня получил Ваше письмо от 27-го янв<аря> и «Житие протопопа Аввакума». Громадное спасибо за него. ‹…› Как я рад, что Вам «Стенькин Суд» понравился, – я действительно сомневался в нем, т. к. он вызывал очень большие нападки. Прежде всего со стороны Александры Михайловны (Петровой. – Л. А.), которая пришла от него в негодование и теперь только немного смягчилась. ‹…› А Аделаида Герцык писала мне из Судака, что ей кажется, что у меня чересчур – нарочито русский народный язык в «Стеньке». Я думаю, что это, может, просто непривычка в моих стихах такой язык встречать, но ведь я раньше и к таким темам не подходил… Но что бы я ни писал, я всегда искал слов и выразительности в самой теме, заранее составлял себе словесную палитру для каждого отдельного произведения и здесь следовал тому же самому методу. Что меня самого несколько смущало в «Стеньке» – это чересчур гладкий строфический стих – я боялся, не вышло ли это похоже на былины Алексея Толстого (старшего). Стихом «Дмитрия» с произвольным рисунком рифм я больше доволен. ‹…›
[381]
26 (13) февраля 1918. Москва
Ю. Л. Оболенская – М. А. Волошину
‹…› Я предвидела (и без всякой для себя заслуги, п<отому> ч<то> это всегда говорится в подобных и неподобных случаях) упреки за «русские слова» в «Стеньке». Здесь они (упреки) так мелочны, что приходится удивляться. Ведь не от слов самих по себе (как в словаре) зависит их ценность, а от той внутренней волны, что выносит их на хребте. Правда, почти никогда не удается создать такой стержень, на кот<ором> ожили бы слова народного языка, но в данном случае это удалось, он смерчем проходит через все стихотворение. Отсюда и невозможность сравнения с Ал. Толстым – ведь не в факте изображения лаптей тайна передвижничества. О «Димитрии» Вы, м<ожет> б<ыть>, верно говорите, но он ведь в другой плоскости. В нем больше повествования, отдаления – в «Стеньке» же не повествование играет роль: это живой организм, в каждой строке идет его развитие, оно страшно динамическое, изменчивое, растущее на глазах. Эта огромная жизненная сила и дает смысл всему тому, что в более спокойной и рассчитанной вещи явилось бы только орнаментом кстати или некстати.
‹…› Сейчас такое смутное существование, не знаю, с чем сравнить. Не то мир, не то нет его, в «Известиях С<овета> С<олдатских> и Р<абочих> Д<епутатов>» и то и другое можно вычитать; других газет нет; ну, а на заборах – вся история русской революции, только что «заем свободы» не выглядывает из-под списков к Учред<ительному> собранию. Очень странно, когда в трамвае кто-нибудь неожиданно начнет сетовать на «позор», «ужас»…Что-то у вас делается? ‹…›
[382]
15 апреля 1918. Коктебель
М. А. Волошин – Ю. Л. Оболенской
‹…› Сейчас мы ждем украино-немцев. Они где-то близко, но где – толком никто не знает: может в Александровске, может в Синельникове, может под Джанкоем: в зависимости от политических настроений данной минуты. Вероятнее всего, они придут с моря. Говорят тоже, что нас подарят Турции: что Феодосия будет украинской, а Коктебель уже турецким. Неизвестно тоже, идут ли письма на север: заказных не принимают. ‹…› К<онстантин> Ф<еодорович> во время Севастопольской Варфоломеевской ночи
[383] еще был там, но сидел у себя (у Херсонесского маяка) и ничего не знал даже. Теперь он приводит в порядок свою мастерскую, то есть белит, красит, чистит и истребляет все старые свои картины. Уничтожил, по крайней мере, десяток больших полотен, несмотря на вопли и протесты окружающих. (В том числе «Млечный Путь».) Очень доволен своими штукатурными работами и собирается в мае в Коктебель на этюды. ‹…›
[384]
20 мая (2 июня) 1918. Москва
Ю. Л. Оболенская – М. В. Волошину
‹…› У нас сейчас выставка Профессионального Союза Моск<овских> Живописцев (неудавшейся Гильдии). Конечно, заведует К<онстантин> В<асильевич>, уклонявшийся от этого занятия всеми силами и одновременно не вынесший, что без него что-то делается. Засел. Он выставил 6 вещей. Я выставила новый его портрет, кот<орый> пронзил даже Эфроса ‹…› А художественная жизнь кипит: Татлин с Соф<ьей> Ис<ааковной> орудуют. Тат<лин> называет уже К<онстантина> В<асильевича> – «товарищ» и дал мне сегодня понять, что мог бы нас продернуть в пяти газетах, кот<орые> «к его услугам», только не хочет. Затеваются и серьезные дела, с фабрикой собственных красок и др<угих> материалов. Но обсуждать никак не удается, т<ак> к<ак> все заседания проходят в прениях о том, называться ли супрематистам «молодой» или «левой» федерацией. ‹…›
[385]
Профессиональный союз художников-живописцев Москвы был создан весной 1917 года. Его организаторами выступили В. Е. Татлин, Г. Б. Якулов, С. И. Дымшиц-Толстая, Н. А. Удальцова и другие, составившие левое крыло (федерацию) союза. А «неудавшаяся Гильдия», точнее – «Гильдия святого Луки» (в оригинальности названия ей не откажешь) – это попытка Кандаурова тогда же основать и возглавить еще один союз художников, который, как сообщала пресса, должен был «заставить старое классическое искусство питать собою крайне молодые ростки нового произрастающего искусства». Понятно, что у «Луки» против грядушей «башни Татлина» шансов выжить было немного. Кстати, выставка, о которой идет речь в письме, проходила в Художественном салоне К. И. Михайловой на Большой Дмитровке, где в соседнем доме жил, привечал друзей и в том же салоне устраивал свои выставки Константин Васильевич. А потому колючие интонации Оболенской в отношении С. И. Дымшиц-Толстой, недавней обитательницы «Ноева ковчега», в пояснениях не нуждаются.
14 августа 1918. Москва
Ю. Л. Оболенская – М. А. Волошину
‹…› Досадно мне, что я не получила «Аввакума», если это верно, что Вы его послали мне. Хочется Ваших стихов. Недавно встретили Ходасевича. Газетной работы больше нет, т<ак> ч<то>, видимо, ему нелегко. Софья Толстая с Татлиным поселились у Алехана после разрыва с К<онстантином> В<асильевичем> (т. е. обругав К<онстантина> В<асильевича> за совет по поводу выставки). Объявили конкурс на памятники: Гракхов, Стеньки Разина, Спартака, Римского-Корсакова, К. Маркса, Тютчева и других. Марг<арите> Вас<ильев>не Софья сказала, что на ней одной лежит ответственность за все русское искусство. Да, в этом манифесте насчет памятников за их подписью было сказано, что памятники эти должны будировать светлые чувства народа. Право так. Читали вы «Двенадцать» Блока? «– Черный вечер – Белый снег. – Ветер, ветер – На ногах не стоит человек – Ветер, ветер – На всем Божьем свете»… С такого ветра это начинается – удивительная вещь. – Вот и живем мы в этом ветре, не зная, что будет завтра. Ф<едор> К<онстантинович> очень нервничает, изводит нас страхами о голоде, холоде, выселении с квартиры и т. п. Но мы о будущем не загадываем. Прислуги нет – маме приходится нелегко, конечно. В будущем возможны наши с К<онстантином> В<асильевичем> работы по декорациям в студиях, т. к. наши эскизы нравятся. Мы также готовим театр Петрушек: «Конька-Горбунка» с декорациями, и мама шьет кукол: они изумительны. ‹…›
[386]
