По существу, «Жар-цвет» – это скорее марка, бренд, приглашение, нежели обособленная платформа. Официальными учредителями общества считались К. Ф. Богаевский, К. В. Кандауров, Ю. Л. Оболенская, Е. И. Камзолкин, И. А. Менделевич, А. Э. Миганаджиан, П. П. Свиридов и М. Е. Харламов, а общее число экспонентов, принимавших участие в выставках, перевалило за полторы сотни. Оно и понятно: эстетический и духовный поток русского искусства был достаточно мощным, чтобы обмелеть мгновенно, растеряв в одночасье всю глубину и силу срединного течения.
Наряду с бурлением авангарда, новейшими «измами» поиски широкого объективного пути продолжались художниками разных объединений и групп, в числе которых «Маковец», «Четыре искусства», «Тринадцать», другие, кто вне всякой претенциозности продолжал исповедовать нравственную значимость искусства, следовать общепризнанным художественным идеалам, стремясь к целостности и синтезу. Это был еще достаточно устойчивый культурный слой, способный ориентировать творчество людей, нуждающихся именно в таком векторе развития. «Жар-цвет», конечно же, принадлежал именно этому слою, отклоняясь от центра к периферии, особенно к югу, что давало некоторую взаимную устойчивость и поддержку его участникам.
Состав экспонентов выставок был подвижным, меняющимся, но присутствие крымчан Богаевского, Волошина, Барсамова, Хрустачева, а также крымских пейзажей и тем в работах других художников добавляет в общий контекст еще один рефлекс, спрятанный в названии. В мае на склонах древней Киммерии недолго цветет горицвет, «уголек в огне», как его издавна называют. Не он ли – «жар-цвет»?
И все же уравновесим вчитываемую догадку строками из письма узнаваемого автора: «Теперь относительно названия О-ва “Жар-цвет”: название обязывает, а я вот посмотрел на свои акварели, а в них ни “жару”, ни “цвету” нет. Для меня скорее подходило бы общество под названием “Серый воробей”. В самом ли деле участники О-ва оправдывают это название “Жар-цвет”? Другие, прочие – я о тебе не говорю. ‹…› С твоего разрешения и благословения я вступаю в организуемое тобою О-во действительным членом, если для “Жар-цвета” я не буду слишком холоден и сер»
[449].
Как бы там ни было, «уголек» Кандауров, курировавший выставки «Жар-цвета», представлял на них искусство, насыщенное традицией, выраженным композиционным началом, полагая, что именно оно и стоит в центре художественной жизни современности. Но культурная политика, став делом государственным, определялась совсем другими людьми и интересами.
«В Москве вообще больше говорят о выставках, чем их делают, – особенно о больших, где вопрос о помещении играет решающую роль, – писала Оболенская Волошину. – ‹…› Куда как трудно приходится художникам во всех отношениях – все хотят нас как-то сливать и разъединять по художественным группировкам (для удобства искусствоведов), и все ничего из этого не выходит. А без художественного паспорта и не дыши»
[450].
Прислушаемся к Юлии Леонидовне, которая всегда избегала формальной принадлежности к каким бы то ни было художественным союзам или объединениям. Как ей дышалось с «жар-цветовым паспортом»? На первой выставке было двадцать две ее вещи, включая работы прошлых лет. На следующих Оболенская выставляет только рисунки и линогравюры; живопись то ли замерла, то ли остановилась. Для нее творческий «коллектив» всегда исчерпывался двумя участниками, а потому нарушение этой самодостаточности – даже в силу неодолимых «исторических причин» – воспринимается как что-то внешнее, вынужденное. Или неизбежное, если помнить о высказанной «обесцвеченности» жизни, которой просквожены ее письма. Она по-прежнему помогает Константину Васильевичу с организацией выставок, включена во все его жар-цветовы заботы, но пишет об этом буднично и устало. «Жар-Цвету не везет. Не везет и мне…»
[451]. Новосотворенный мир не заменяет ей потерянного рая.
Не легче жилось и в провинции.
30 мая 1925 года в связи с тридцатилетием литературной деятельности Волошина (его первое стихотворение было напечатано, когда автор еще был гимназистом) предполагалось его официальное чествование в Феодосии, которое в последний момент было отменено: «Поэт определенно враждебен всякой общественности и политике»
[452]. В преддверии «юбилея» на второй выставке «Жар-цвета», состоявшейся в апреле в Москве, Кандауров выставил шестнадцать акварелей Волошина, а также портреты его самого. Однако и в центральной прессе к поэту отнеслись сдержанно: событие было едва упомянуто в газете «Известия». В день несостоявшегося праздника Юлия Леонидовна пишет Волошину не то виноватое, не то растерянное письмо. За неловкостью и вынужденной осторожностью – в словах, чувствах – слышится внутреннее разочарование. Досада от фальши, которая проникает в жизнь, в искусство, перерождая то и другое:
Дорогой Максимилиан Александрович.
Собирались мы всем «Жар-цветом» приветствовать Вас по случаю Вашего праздника, но нам дали знать, что он не состоится, так что и приветствия, пожалуй, выйдут неуместны. Только поэтому мы решили не посылать ничего, чтобы никого не волновать. Давно уже я получила Ваше письмо и никак не могла собраться на ответ: готовилась к выставке, дежурила на выставке и т. п. На этой выставке Вы присутствовали в большом количестве: было несколько Ваших портретов (один хуже другого, между нами говоря). Я с трепетом их ждала и была совершенно ими разочарована. Лучше других Кругликовский силуэт
[453]. Портреты Остроумовой
[454] мне совершенно не понравились. Лучше других Конст<антин> Фед<орович>, на портрете которого удался его взгляд, – и самый красный из всех Белых. Бенуа очень сух, а Вы совсем не Вы. Нет формы, и похожа только борода. Костенко
[455] изобразил и Вас и Коктебель гораздо хуже, чем Вы это сами делаете. Лучше бы он резал по Вашим рисункам, а то Вы его совсем убили (разумеется, все это я пишу только для Вас, никому не в обиду). Теперь выставка давно закрылась, и мы с К<онстантином> В<асильевичем> как в чистилище – зима кончилась, а будет ли у нас лето, и какое и где, неизвестно
[456].
