Если б строку совершенной лозе уподобить!
Я – только голос, чтоб хору все пелось и пелось.
Я – только глаз, чтобы взгляд был всевидяще-добрым,
видя и ведая зелень, и вольность, и прелесть.
В разбросанном и разрозненном месиве-крошеве нужны путеводные звезды. Когда из неведомой туманности начали приходить сигналы, появляться люди и приманиваемые вещи, удивление было коротким, сменившись уверенностью, что так оно и должно быть.
– Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс.
Твое и мое одинаковы сердцебиенья.
Ты – прежде, ты – мастер, я – твой одражатель,
и пусть! –
Тебе посвящу ученичество стихотворенья.
Однажды среди документов с незаполненными листами использования появились письма, которые читали. Одна из подписей – Владимира Петровича Купченко, чье появление в пространстве «Кандауров – Оболенская» понятно и ожидаемо: видный и основательный специалист по творчеству Волошина не мог пройти мимо этой пары. Другая фамилия взбудоражила, словно на заданный вопрос пришел наконец ответ: Кандаурова. Внучка Леонида Васильевича, младшего брата Константина Васильевича, к этому времени уже несколько лет занималась историей своей семьи и составлением ее родословной.
– Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс:
бессонница крови, ямб-пауза и ударенье.
Во мне – твоя кровь. Золотой виноградиной уст,
тебя восхваляя, свершается стихотворенье.
Когда Ксения Андреевна водила меня по музею Пулковской обсерватории – она астроном, – больше всего в ее рассказе увлекли двойные звезды, которые, находясь на расстоянии друг от друга, все равно связаны, имея некий общий центр притяжения. Образ поразил даже не новизной – символической точностью, с какой космическая ситуация резонировала с нашей, соединяя и множа смысловые пересечения прошлой и настоящей жизни.
Мертв от рожденья, кто верит в скончание света.
Свет будет длиться – без перерыва и риска.
Ты, виноградник, поведай, как было все это:
лоз исчисление – триста, и триста, и триста.
Слышу – «звезд исчисление…» Портрет Кандаурова кисти Оболенской и два его натюрморта ждали меня в доме московской внучки, Киры Борисовны Варгазиной, совсем близко от мастерской художников на Тверской. Живой, заинтересованный разговор с Линой Бернштейн и Еленой Неклюдовой – от Магды Нахман: исследовательницы из Соединенных Штатов занимаются ее судьбой и наследием. Тем летним вечером казалось, будто давние подруги – Юлия Леонидовна и Магда Максимилиановна – тоже сидели с нами на Страстном бульваре.
В наших зрачках те события окаменели,
сердце прострелено градом, о брат виноградарь.
Если нахмурюсь и молвлю: – Я помню. Ты помнишь?
Мне собеседник ответит: – Ты помнишь? Я помню.
«Непрерываемость жизни, любви неслучайность» продолжались и дальше – полнясь радостью осуществившихся встреч с картинами художников, новыми людьми, событиями, наконец, первой выставкой графики Юлии Оболенской в выставочном зале Всероссийского художественного научно-реставрационного центра имени академика И. Э. Грабаря (2016). Листы, когда-то списанные из музейного фонда на реставрационные заплаты, не только уцелели, не рассыпавшись в прах, а доказали свою состоятельность, буквально «воскресли» из небытия –
…встреча и в том забытьи да не будет забыта!
И совершенно особенное событие – заупокойная служба в Донском монастыре. В колумбарии его кладбища под сенью храма Серафима Саровского и Анны Кашинской покоится прах Константина Кандаурова и Юлии Оболенской.
Женщины реяли, черные крылья надевши,
в высях печали, которую ум не постигнет.
Встань, виноградник, предайся труду и надежде!
Ты – непреклонен, вовек ты не будешь пустынен.
Как закончить книгу, когда нет – не может быть – ощущения завершенности, исчерпанности. Наоборот, все сознательные или вынужденные сокращения, недоговоренности, пропуски кажутся невозможными, снова просятся в текст, ветвя его в разные стороны от сказанного. А письма! Против прочитанной тысячи еще почти столько же – из тех, что разбирала Оболенская в архиве Константина Васильевича. Еще один пласт фактов, свидетельств, уточнений. И вот уже книга видится переспелой гроздью, отягощая опасностью недовоплощенности, с которой не совладала Юлия Леонидовна…
Хочет лоза говорить, повисая бессильно,
изнемогая, вздыхая все тише и реже.
Чтобы потом сожаление нас не бесило,
пусть говорит! Как добры ее чудные речи!
Тогда и явились стихи Ахмадулиной. Влетели все той же космической вестью, восхищая совершенством, созвучием чувств, совпадением образов. И теми нужными для завершения книги словами, которые только в стихах и возможны:
– Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс,
тот пульс, что во мне, это только твое повторенье.
Пока он так громок, насыщен тобой и не пуст,
прошу, о, прими подношение стихотворенья!
Дуэт от первого лица
Юлия Оболенская
Из литературного наследия
Стихотворения-посвящения
М. А. Волошину. Венок сонетов
[512]I
Всевластный Киммерии господин
В ударах рифм и ритме вольных линий!
Ты, возлюбивший цвет и слово «синий»,
Мной не забытые сквозь ряд годин,
Пусть виноград кудрей твоих – седин
Навеки не покроет грустный иней,
Пусть чащи сосен, кипарисов, пиний
В твоем саду заполнят ряд редин.
Пусть критик не шипит из подворотни,
Пусть множатся твоих этюдов сотни
И песен не иссякнет звонкий ключ.
Средь коктебельской тишины и мира
Да царствуешь, спокоен и могуч,
Средь обормотов ревностного клира!
II
Средь обормотов ревностного клира
Мелькает много незабвенных лиц;
Изобретатель сложных небылиц –
Его слова жестокая сатира;
Непостижимой гибкостью факира
Терзающая робких учениц;
Лохмотьем алым алый блеск зарниц
Дарящая, как факел, в вечер пира.
И резвый мальчик-девочка поэт;
И вдохновивший многих на портрет
Своим изваянным, чеканным ликом, –
Их много там, средь Голубых долин.
И надо всеми в тишине великой
Ты царствуешь, как властный бог Один.
III
Ты царствуешь, как властный бог Один
В своих покоях с рядом книжных полок
И в них хранишь, как некий археолог,
Там вазу, там запястье, там кувшин,
Там контуры окрестностей, вершин,
Там Габриах чернеет, остр и колок.
И в их кругу, размерен, четок, долог,
Стремится день, как верный ход машин.
Так ясен свет сквозь ряд высоких окон,
На бюстах так отчетлив каждый локон,
И так бледна громадность Таиах,
А море в окнах, как отлив сапфира…
Оно поет во всех твоих стихах,
Ты, Коктебеля пламенная лира!
IV
