Ты – Коктебеля пламенная лира,
В твоих стихах суров его закал:
Отчетливые взгроможденья скал,
Окунутые в синеву эфира.
Ты метишь в рифму, как в окружность тира,
Оне звенят, как о бокал бокал,
И злобных челюстей одной оскал
Второй срезает острая секира.
Тебе небесная знакома твердь,
Ты презираешь тление и смерть
И любишь в ритма легкое движенье
Вливать стоячую мечту картин.
А за ночь в снах развеяв напряженье,
Поутру к морю ты идешь один.
V
Поутру к морю ты идешь один,
Влача края белеющей одежды.
А долгий сон, твои покинув вежды,
Сползает в глубь синеющих низин.
Вдруг встретив ряд оставленных корзин,
Исполненный пленительной надежды,
Ты долго, долго выбираешь между
Редиской, кабачками – все один.
А встретив бабу – спросишь – натюрморта,
Но отклика не встретив, кроме «черта»,
Спешишь ты прочь, растерян, сам не рад –
Но море льет целительное миро,
И, ободренный, ты спешишь назад,
Из темноты всходя, как солнце мира.
VI
Из темноты всходя, как солнце мира,
Встающее из-за зеленых волн,
Как некий алый искрометный челн, –
Все, что глядит растерянно и сиро,
Ты призреваешь, милосердья полн.
Чужих собак не счесть, как звезд пунктира.
Как на воде всплывают круги жира,
Как пена на гребнях прозрачных волн –
Так доброта твоя царит над нами.
Подрамниками, книгами, холстами –
Снабжаешь всем, чем взыскан сам судьбой
И что таит в себе твоя квартира.
Но вот идешь – и следом за тобой
Косматая волочится порфира.
VII
Косматая волочится порфира,
Когда плывешь обратно в свой покой,
Где в тишине глубокой мастерской
Белеет лик гигантского кумира,
Где курево киргиза иль башкира;
Их чередуя властною рукой,
Ты втягиваешь их, как кровь – вампиры.
Духов парижских роза иль левкой;
Тебе известен каждый аромат.
Хранишь на полках благовоний ряд
От амбры до истомного бензоя.
Внизу ж благоухает казеин
И запах скипидара льется в зное
За шагом бога скандинавских льдин.
VIII
За шагом бога скандинавских льдин
Следят покорно три собачьих глаза:
Два – Шоколада, третий – Одноглаза,
Двух верных псов твоих, о властелин.
А с высоты утесов и теснин
На выполненье твоего намаза
Лишь профиль Пушкина глядит безглазо,
А из воды – ныряющий дельфин.
И, не жалея никаких усилий,
Так расторопен твой слуга Василий;
Тебя благословили ряд богинь:
Тебе верны Диана и Деметра,
Ты славишь их в стихах, куда ни кинь,
Как шпагою владея всяким метром.
IX
Как шпагою владея всяким метром,
Ты прославлял и дни, и вечера,
И властную правительницу – Пра
И скромно звал себя ты сантиметром,
Хоть был достоин зваться километром,
Работая до вечера с утра.
Все тот же и сегодня, что вчера.
Да будет день тебе попутным ветром!
Искуснейший мистификатор, ты
Из самой жизни изваял черты,
Ты Черубину изваял не метром
И в ней создал поэму из поэм.
А сам меж тем, оставшись глух и нем,
Ты средь поэтов пребываешь мэтром.
X
Ты средь поэтов пребываешь мэтром,
А в Коктебеле ты певец морей,
Одежды древнегреческих царей
Ты носишь, не справляясь с барометром,
И ноги не привыкли к теплым гетрам,
И без калош движенье их бодрей,
И водопад струящихся кудрей
Ты не венчаешь ненавистным фетром.
И, как всегда упряма и глупа,
Газетчиков и дачников толпа
Тебя упорно подымает на смех –
А ты идешь, спокоен и суров.
Меж тем, сколоченный Михайлом наспех,
Гостеприимен твой убогий кров.
XI
Гостеприимен твой убогий кров,
Вместителен, просторен, словно Невский.
Под ним таил великий Богаевский
Цветную даль своих прозрачных снов.
Был Рогозинский средь его сынов,
И ноги маленькой царевны Майи,
Исчезнувшей, как призрак вечной Майи,
Топтали ткани выцветших ковров.
И вещею способностью авгуров
Сам Константин Васильич Кандауров
Еще заранее пугал детей –
Страшнее буки, домового, никсы –
Но кроме этих дорогих гостей
К тебе спешат неведомые иксы!
XII
К тебе спешат неведомые иксы,
Жильцы, порой невзрачные для глаз.
Но лишь настанет откровенья час,
Тогда от Киммерии до Кадикса,
От Леты до губительного Стикса
Не встретишь столько доблестей зараз,
Не хватит даже самых громких фраз
И не назначить долго им префикса.
Барон отделкой новою камней,
А дискоболы – ловкостью – сильней
Других, дивили нас, уж нас покинув,
Потом Михайла Павлович Вьюшков.
А ты царил, собрав их воедино
И тайны с них сорвав глухой покров.
XIII
И тайны с них сорвав глухой покров,
Узнали мы, чем эти люди живы.
И что в себе таили, молчаливы,
От лишних взглядов и ненужных слов.
Ты ж повторял строку твоих стихов:
Крылатый взмах приливов и отливов,
На берегу бросающий пугливо
Ряды похищенных морских даров
И прочь бегущий в непонятном страхе,
И вновь неся в своем крылатом взмахе
Агат, и хризопраз, и сердолик.
Но ты не аметиста, не оникса,
А каждого открыв закрытый лик,
Из них являешь миру фернампиксы.
XIV
Из них являешь миру фернампиксы,
Быть может, сам не ведая о том,
Или случайно узнаешь потом.
Как плодотворны редкие журфиксы,
Где все задачи решены и иксы
И жидкий садик с реденьким листом
Милее нам любым своим кустом,
Чем пальмы, эвкалипты, тамариксы.
Теперь окончен мой недолгий труд,
Его ни пыль, ни ветер не сотрут,
И коктебельские не сгладят реки.
Итак, цари среди своих долин,
Да будешь ныне, присно и вовеки
Всевластный Киммерии господин.
XV
Всевластный Киммерии господин!
Средь обормотов ревностного клира
Ты царствуешь, как властный бог Один,
Ты Коктебеля пламенная лира.
Поутру к морю ты идешь один,
Из темноты всходя, как солнце мира,
Косматая волочится порфира
За шагом бога скандинавских льдин.
Как шпагою владея всяким метром,
Ты средь поэтов пребываешь мэтром.
Гостеприимен твой убогий кров.
К тебе спешат неведомые иксы –
И, тайны с них сорвав глухой покров,
Из них являешь миру фернампиксы!
Коктебель. Конец августа 1913
Из дневника 1913 года
[513]:
