Я бы тоже предпочел исчезнуть, повернуться спиной к миру, спрятаться и ждать до тех пор, пока все кончится. Присяга, которую я когда-то приносил, больше ничего для меня не значит. Я чувствую, что свободен от нее, потому что теперь мне ясно, в какие игры играли с нами. Но есть и кое-что другое, что удерживает меня, несмотря ни на что. Слова «послушание» и «долг» так прочно впечатаны в наши сердца, что они начинают дымиться, как маленькие искорки, и не дают нам поступить иначе. Мы не в силах найти выход из этого лабиринта чувств, из конфликта между нашим воспитанием и здравым смыслом, который говорит с нами совершенно незнакомыми нам словами. Эти слова противоречат всему тому, чему нас учили в этой жизни. Мы не питаем ненависти к врагу, мы стреляем лишь потому, что это делают все, и поэтому стадное чувство спасает нас от личной ответственности.
Стрельба стихает. Взвод сержанта Ритна, к которому принадлежу и я, все еще в окопе. С нами несколько унтер-офицеров и обер-ефрейторов. Всего нас не более двадцати человек, которым придется оборонять окоп длиной в пятьсот метров. Мы вынуждены рассредоточиться вдоль окопа, с промежутками в пятьдесят метров. Слева расположена огневая точка, справа — тренировочные блиндажи, правда, пустые. Предполагается, что враг сюда не пойдет, потому что ему неизвестна наша точная численность.
Уже совсем рассвело, солнце время от времени прорывается сквозь облака, затем прячется снова. В ветвях деревьев со щебетанием порхают птицы. Виселицы на насыпи стадиона Рейхсштадион торчат на фоне неба, как мертвые пальцы. Надеюсь, в них больше не будет надобности.
Враг атакует, он буквально поливает нас свинцовым дождем. Нам ничего не остается, как лечь на землю. Когда же выстрелы наконец стихают, он уже в кустах, прямо перед нами. Мы собрали винтовки погибших и брошенное дезертирами оружие и сложили их перед собой на парапет. Я разжился даже такой вещью, как автомат. Мы отстреливаемся, как ненормальные. Пулемет справа от меня прочесывает кусты. Что тоже абсурд. Как бы мы хотели махнуть на все рукой и исчезнуть, но нет, мы упорно защищаем наши позиции. Пусть кто-то когда-то в своих корыстных целях обманул наше юношеское доверие, но мы по-прежнему надеемся на чудо, которое уже не в состоянии нас спасти, потому что война проиграна. Но как нам пройти через новые испытания и избежать плена? Или все-таки у нас есть иной выход? «Сражайся до последнего патрона», — шепчет мне внутренний голос. Все, во что мы верили, рухнуло, и мы остались с пустыми руками.
Враг пытается возобновить атаку. Теперь он сосредоточился на пулемете, а вот относительно блиндажей у него явно сомнения. Мы стреляем, как бездумные роботы, целимся и стреляем, и снова враг отступает, отстреливаясь и унося своих убитых и раненых. Знал бы он, сколько человек на самом деле обороняет этот окоп! Но пулемет сделал свое дело. Если бы не его прицельный огонь, нас бы уже давно не было.
Неожиданно враг отступает. Он бежит назад через отрытые позиции между кустами и карабкается на насыпь. Мы почти не стреляем ему вслед. Мы счастливы уже тем, что живы. Лишь пулемет продолжает поливать врага огнем. Зато неожиданно раздаются выстрелы позади нас. Я оглядываюсь. Теперь мне понятно, почему враг сдал свои позиции. Через все поле от казарм бегут солдаты и гитлерюгендовцы в черной или коричневой форме
[107]. Мы ныряем в окоп и боимся высунуться, так как пули свистят совсем рядом. Еще мгновение — и первые из них уже прыгают в наш окоп. С ними лейтенант.
Нам предстоит выбить врага со стадиона. Для этого к нам на помощь спешит подкрепление со стороны «Дойче Индустри Верке» и других точек, где наши позиции еще сильны. Гитлерюгендовцев, еще не успевших переодеться в форму фольксштурма или вермахта, забрали из дома в Шпандау и Рулебене, так что теперь здесь примерно пара тысяч гитлерюгендовцев и тысяча солдат. Контратака начнется ровно в десять часов. Тем временем две боевые группы пробиваются в направлении стадиона от вокзала Рулебен. Сейчас они, по всей видимости, уже в районе олимпийского стадиона.
Время тянется очень медленно. К нам подходят все новые и новые отряды солдат и гитлерюгендовцев. В конце концов в окопе становится так тесно, что трудно пошевелиться. Многие из новоприбывших остались позади нас в окопчиках и ждут, когда начнется атака. Похоже, что враг растерян, он поливает пространство пулеметным и автоматным огнем. Гитлерюгендовцы в страхе втягивают головы в плечи. В основном они вооружены старыми немецкими и итальянскими винтовками и горстью патронов. Большинство никогда до этого дня не брали в руки оружие, так что им придется учиться на месте. Одной отдачи хватит, чтобы эти дети, не устояв на ногах, попадали навзничь. Как только начнется перестрелка, большинству из них не поздоровится.
Уже почти десять часов. Неожиданно со стороны казарм по стадиону противник открывает минометный огонь. Ровно в десять мы встаем из окопов и устремляемся вперед. Нас тотчас накрывает вражеский огонь, от которого мы ненадолго находим спасение под насыпью. За зданиями прячутся русские, вернее, те из них, что бежали впереди нас и нарвались на огонь своих. И вот мы уже на насыпи, и перед нами лежит стадион. Слева доносятся звуки боя — враг медленно, шаг за шагом, сдает позиции, отступая через поле к Хеерштрассе. Наши силы распределились по всему пространству и ведут контрнаступление. Посередине идут гитлерюгендовцы и даже пытаются стрелять. Неожиданно со стороны зданий спортивной школы
[108] оживает пулемет и выкашивает наши ряды. Все больше и больше мертвых тел остаются лежать на земле. Отряд слева от нас ввязался в ожесточенный бой позади зданий школы. Мы вскакиваем на ноги и бежим, поливая огнем отступающего врага. Вскоре из этих зданий нам навстречу выходят немецкие солдаты, взятые накануне в плен. Может, они тоже дезертиры?
Один взвод вырывается вперед и пытается пробиться к Хеерштрассе. Другие занимают стадион, чтобы тот снова не перешел к врагу. Мы отстаем от них и возвращаемся к казармам.
Земля усеяна убитыми и ранеными, в основном это гитлерюгендовцы, кто-то в форме, кто-то в той одежде, в какой их забрали из дому. Тех, кто остался в живых, пересчитывают. Потери в их рядах составляют восемьдесят процентов. Майор говорит, что они могут идти домой. Если надо, их позовут снова.
Мы направляемся к баракам. На дорожках между дачными домиками лежат убитые, как немцы, так и русские. Здесь также полегло немало гитлерюгендовцев. Да, слишком высокую цену мы заплатили за наш «успех»! Как минимум две тысячи убитыми и ранеными всего за один час. Увы, человеческая жизнь нынче сильно подешевела, никому до нее нет дела. Солдат или мальчишка из гитлерюгенда, женщина или мужчина, все равно. Тот из них, кто угодил в бурлящий котел войны, обречен на смерть. Приказы всего одного человека приводят остальных к одной и той же точке, и если эта точка означает для них смерть, то ни ему, ни другим нет до этого никакого дела. Лучше быть убитым, чем медленно умирать с голоду в наших подвалах, как только что сказал один четырнадцатилетний мальчишка.
