И однажды, забежав к матери в спальню, я увидела удивительную картину. Зинаида Николаевна и тетка Александра Николаевна сидели на полу и считали деньги. Деньги лежали перед ними целой горкой, запечатанные в бумагу, как это делают в банке, столбики монет. Оказывается, всю зарплату в театре выдали в тот раз трамвайной мелочью.
– На эти деньги, – возбужденно прошептала мать, – вы с Костей поедете в Крым.
Я, конечно, гораздо позже узнала, что шептала она во имя конспирации. И нас действительно срочно отправили в Крым с Ольгой Георгиевной и теткой – прятать от Есенина. В доме было много женщин, было кому сеять панику. В те годы случалось много разводов, право матери оставаться со своими детьми считалось новшеством, и случаи «похищения» отцами своих детей передавались из уст в уста.
Глава 15. Есенин и журналисты
В Берлине выходят несколько статей, посвященных Есенину и Дункан, журналисты с радостью берут интервью у маргинальной пары во Франции и особенно в Америке, на родине Дункан, и при этом никто из этих ловцов сенсаций почему-то не догадается поговорить с поэтом о литературе, о его отношении к поэзии. Как обычно, всех интересует исключительно клубничка. В большом почете статьи о скандалах и происшествиях. Тема имажинистов интересна, потому что члены этой группы эпатажно ведут себя, а советское правительство попустительствует разгромам ресторанов в Москве или потасовкам на творческих вечерах. Ходят упорные слухи, будто Троцкий
[71] отдал приказ пойманного во время пьяных дебошей Есенина доставлять под белы рученьки в отделение, давать проспаться до утра, после чего выгонять, ни в коем случае не давая делу хода.
– «Друзей» устраивали легендарные скандалы Есенина. Эти скандалы привлекали любопытных в кафе
[72] и увеличивали доходы. Трезвый Есенин им был не нужен. Когда он пил, вокруг него все пили и ели на его деньги, – наконец проливает свет на эти знаменитые скандалы А. Миклашевская.
Журналисты же в который уже раз задают вопросы о личной жизни Есенина и Дункан. Создается впечатление, что никто даже не пытается разгадать самого Есенина, понять, что у него на душе. Все видели просто красивого молодого человека рядом женщиной старше его на пятнадцать лет, и, несмотря на постоянные протесты Дункан, на ее заявления, что, мол, Есенин гений, сложившееся на его счет мнение не менялось. Вот и стишки обидные появились:
Не придумаешь фарса нелепее.
Вот он, вывоз сырья из Сведении,
Вот восторг образованных стран.
С разрешения доброго Ленина
Привезла молодого Есенина
Не совсем молодая Дункан!
Л. Г. Мунштейн (Lolo)
[73] Берлин 21 мая 1922 года.
– Имажинисты – выразители и дети своей эпохи. По словам Ленина, они «больные эпохой мальчики», по словам Луначарского – «аморальные типы». В настоящее время имажинизм – преобладающее течение русской поэзии, в одной Москве группа имажинистов насчитывает около 100 человек; провинция тоже «работает под имажинистов, – сообщает Есенин журналисту А. Ветлугину
[74], который после интервью приглашает Есенина и Дункан посетить литературный вечер в Доме искусств.
На следующий день Сергей и Айседора являются на вечер, когда зал уже полон. Но, должно быть приревновав к славе Дункан, в двери клуба он входит первым, оставив свою половинку на лестнице. Странная прихоть – согласно этикету муж и жена должны появиться вместе. Но Есенину законы не писаны. Он кивнул Алексею Толстому и Николаю Минскому
[75], обнялся с Эренбургом
[76] и Кусиковым. По залу летит взволнованный шепоток, недоброжелатели Есенина делают ставки, выкинет что-нибудь в своем роде литературный хулиган или нет.
Кто-то выкрикнул: «Интернационал!». Начался шум, свист. Есенин вскочил на стул и стал читать на исконную русскую тему – о скитальческой озорной душе. А тем, кто свистел, он крикнул: «Все равно не пересвистите. Как засуну четыре пальца в рот и свистну – тут вам и конец. Лучше нас никто свистеть не умеет»
[77]. И свистнул. Да потом еще и крикнул гневное:
– В России, где теперь трудно достать бумагу, я писал свои стихи вместе с Мариенгофом на стенах Страстного монастыря или читал их вслух на бульварах. Лучшие поклонники поэзии – это проститутки и бандиты.
После этого заявления часть публики посчитала себя оскорбленной и покинула зал, а Есенин под аплодисменты и освистания начал читать стихи.
В Берлине на такую мелочь, как небольшой скандал на литературном вечере, внимания не обратили. Подумаешь, большое дело, пьяные поэты погрызлись, так ведь не убили же никого. Зато уже на следующий день на стол Луначарского легла телеграмма из Берлина, в которой, в частности, говорилось о недопустимости пребывания такого ненадежного человека, как Сергей Есенин, заграницей. В результате супругам пришлось письменно объясняться с наркомом иностранных дел М. Литвиновым
[78]:
