– А что за веревки? Куда девались ремни?
– А черт их знает! Кто-то снял.
И он ушел. Почти навсегда.
Итак, Есенин раздарил часть своего гардероба и прочих импортных трофеев случайным собутыльникам, которые еще и обворовывали его по пьяному делу, реквизировал у Дункан половину гардероба, дабы раздать сестрам и матери. После чего элегантный и красивый отправился в бывший дом Плевако, в квартиру, занимаемую Всеволодом Мейерхольдом и Зинаидой Райх.
По существу, у меня нет воспоминаний, – застенчиво по-отцовски улыбаясь, разводит руками Константин Сергеевич Есенин. – Последний раз отец навестил нас с сестрой Татьяной за четыре дня до своей смерти, а мне тогда было неполных шесть лет. А что может рассказать даже о самых ярких впечатлениях человек четырех-, пяти-, пусть шестилетнего возраста? Конечно, это не воспоминания, а только что-то вроде «туманных картин» «волшебного фонаря», также оставшегося где-то в детстве.
Но в последние годы, когда родных, друзей и знакомых, выступающих на вечерах, почти не осталось – время ведь вещь неумолимая, – я как-то от общих слов, которые мне все же приходилось говорить по просьбе слушателей, перешел к рассказу об этих «туманных картинах».
Их совсем немного…
Самое первое, что сохранила память, – это приход отца весной 192… – а вот какого точно, не знаю – года. Солнечный день, мы с сестрой Таней самозабвенно бегаем по зеленому двору нашего дома. Теперь этого дома нет. Его снесли в 50-х годах. Тогда в белом, купеческого «покроя» здании располагались ГЭКТЕМАС (Государственные экспериментальные театральные мастерские), позднее – училище Театра имени народного артиста республики В. Э. Мейерхольда, второго мужа нашей матери – Зинаиды Николаевны Райх.
Вдруг во дворе появились нарядные, «по-заграничному» одетые мужчина и женщина. Мужчина – светловолосый, в сером костюме. Это был Есенин. С кем? Не знаю. Нас с сестрой повели наверх, в квартиру. Еще бы, первое после долгого перерыва свидание с отцом! Но для нас это был, однако, незнакомый «дяденька». И только подталкивания разных соседок, нянь, наших и чужих, как-то зафиксировали внимание – «папа». Самое же слово было еще почти непонятно. В роли «папы» выступал досель Всеволод Эмильевич Мейерхольд, хотя воспитывали нас смело, тайн рождения не скрывали, и мы знали, что Мейерхольд – «папа второй», ненастоящий, а «первый папа» был для нас незримой личностью, имя его изредка произносилось взрослыми в разговорах.
Есенин сел с нами за прямоугольный детский столик, говорил он, обращаясь по большей части к Тане. После первых слов, что давно забыты, он начал расспрашивать о том, в какие игры играем, что за книжки читаем. Увидев на столе какие-то детские тоненькие книжицы, почти всерьез рассердился.
– А мои стихи читаете?
Помню общую нашу с сестрой растерянность. И наставительное замечание отца:
– Вы должны читать и знать мои стихи…
Потом, когда появились обращенные к детям стихи «Сказка о пастушонке Пете», помню слова матери о том, что рождение их связано именно с этим посещением отца, который приревновал своих детей к каким-то чужим, не понравившимся ему стихам. Да, наверно, это было так.
Когда он ушел, толпившиеся внизу соседки срочно принялись выяснять, что он принес нам в подарок. Однако подарков, к общему негодованию, не было. А тем, кто особенно возмущался, мать дала категорическое разъяснение: «Есенин подарков детям не делает. Говорит, что хочет, чтобы любили и без подарков». И, пожалуй, они были правы. Впрочем, мать не придерживалась этого правила и часто баловала нас подарками.
Глава 22. Разлука
Есенин быстро закружился в водовороте встреч и дел, было необходимо обежать все любимые места, заглянуть ко всем друзьям, а тут еще и с журналом забрезжила какая-то надежда. 14 августа Айседора Дункан выехала из Москвы на гастроли в Кисловодск, предполагалось, что Сергей направится за ней ровно через три дня.
Волнуясь, что Есенин ее обманул и теперь его уже не вернуть, 24 августа Дункан телеграфировала Сергею:
Дарлинг очень грустно без тебя надеюсь скоро приедешь сюда навеки люблю – Изадора.
Дорогая Изадора! – отвечает Есенин только 29 августа 1923 года.
Я очень занят книжными делами, приехать не могу.
Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе.
С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом. Дела мои блестящи.
Очень многого не ожидал.
Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья и поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу. Любящий С. Есенин.
Портрет Сергея Есенина. Художник Юрий Анненков. 1923 г.
Квартиру они так и не купили, относительно издательства здесь необходимо пояснить:
– Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала, – пишет в своих мемуарах М. Д. Ройзман
[106]. – Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович по своему усмотрению наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал-подумал, поблагодарил наркома и отказался.
Когда вышли из кабинета, Блюмкин
[107], не скрывая своей досады, спросил Есенина, почему тот не согласился командовать всей крестьянской литературой? Сергей ответил, что у него уже был опыт работы с Клычковым
[108] и Орешиным
[109] в «Трудовой артели художников слова»: однажды выяснилось, что артель осталась без гроша. А кто поручится, что это же не произойдет и с журналом? Он же, Есенин, не так силен в финансовых вопросах. А зарабатывать себе на спину бубнового туза не собирается.
