С книгами делайте, что хотите. Доверенность прилагаю. Высылаю стихи. «Песнь о великом походе» исправлена. Дайте Анне Абрамовне и перешлите Эрлиху для Госиздата. Там пусть издадут «36» и ее вместе.
Опишите мне на Баку, что делается в Москве. Спросите Казина
[135], какие литературные новости. Приеду сам не знаю когда, вероятно, к морозам и снегу. С Вардиным я разъехался около месяца тому назад.
Напечатайте «36» в «Молодой гвардии» и получите деньги.
Мне важно, чтоб Вы собрали и подготовили к изданию мой том так, как я говорил с Анной Абрамовной, лирику отдельно и поэмы отдельно. Первым в поэмах «Пугачев», потом «36», потом «Страна негодяев» и под конец «Песнь». Мелкие же поэмы идут впереди всего.
Как живете? Здесь хоть не холодно, зато довольно тоскливо. Пишу мало. Думаю засесть писать в Тегеране. Зачем черт несет, не знаю.
Из Батума получил приглашение от Повицкого
[136]. После Персии заеду
[137].
Как Орешин? Что Воронский и распущенный имажинизм? Есть ли что в таверне и кто там?
Эрлиху напишите, чтоб поэму пускал как «36», а не «26». Напишите ему, что я не пишу ему из-за того, что потерял адрес. Буду писать на Сашку.
Пришлите 2 книги «Москвы кабацкой». Из Персии напишу подробней.
Целую и жму руки. Сергей Есенин.
17/Х.24.
Пишите, пишите.
Таверной Есенин обозвал артистическое кафе «Стойло Пегаса».
В своем ответном письме от 15 декабря Бениславская ответила:
…Ну, теперь о новостях. «Таверна» закрыта – прогорела. Савкин затеял какой-то театр вместо «Таверны» – тоже прогорел в несколько дней, теперь не знает, как выпутаться. Жаль его – мальчишка ведь еще, потому и влип так. А Грузинов теперь руки умывает. Мариенгоф и К" молчат. Открыли новое кафе в Метрополе: «Калоша». Что там делается, не знаю…
– Дорогая Галя! Мне кажется, я приеду не очень скоро. Нескоро потому, что делать мне в Москве нечего. По кабакам ходить надоело, – откровенничает Есенин в письме к Бениславской от 20 октября 1924 года. Тифлис.
Несколько времени поживу в Тегеране, а потом поеду в Батум или в Баку
Составил Вам список для составления книги. Продайте ее в таком порядке под названием «Рябиновый костер», куда можно. Сперва поговорите с Ангарским
[138] (Мосполиграф).
Воронскому я написал, чтоб он выдал на сестер 200 руб. На днях я пошлю им персидские стихи. Стихи, говорят, очень хорошие, дай я доволен ими.
Живу дьявольски скучно. Пишите хоть Вы мне чаще. Одно утешение нашел себе, играть в биллиард. Проигрываю все время. Недавно выиграл в карты 1000 руб., а после проиграл 1200 руб. Какая-то полоса невезения. Дороговизна здесь ужасная. Хуже, чем в Москве. Живу в отелях. Каждый день обходится в 20–25 руб. Гости, гости, гости, хоть бы кто меня спас от них. Главное, мешают работать.
Когда получите деньги за книгу, хорошо было бы, если б вы съездили в Питер и взяли мои вещи. У Ивана Ивановича мой шарф красно-черный, я его очень люблю. Потом пересчитайте белье.
20/Х. 24, Тифлис
У Сашки я жить не буду. Мне удобней будет жить у Соколова
[139], когда я буду в Питере. Жму руку. Любящий С. Е.
Глава 29. Дорогие воспоминания
Не упоминая об Айседоре Дункан и недавнем разрыве с ней, Есенин стал рассказывать о европейских и американских впечатлениях, показывал привезенные оттуда вещи, при этом непременно называлась цена в долларах, франках или марках: «Плачено столько-то!» – пишет В. А. Мануилов. – В этом было какое-то наивное хвастовство, чуть-чуть высокомерное, пренебрежительное любование игрушками современной цивилизации Запада.
Все костюмы Есенина куплены и шиты на заказ Айседорой Дункан. В СССР ничего подобного не было. Поэтому не удивительно, что раздав по пьяному делу множество нужных ему вещей, он лелеет оставшееся. Ему приятно вспоминать о том, где и когда была приобретена та или иная вещь. Не удивительно, что почувствовав, что начал толстеть, Есенин вынужден распарывать белье и перешивать остальные вещи. Всю оставшуюся жизнь он будет ходить в этих импортных, подаренных любимой женщиной вещах, не забывая о ней ни на минуту.
Красно-черный шарф – когда-то поэту его подарила Айседора Дункан. Есенин даже зимой ходил в распахнутой шубе, «развевая за собой красный шелковый шарф». Может быть, поэтому «Ричиотти
[140] звал Есенина райской птицей».
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину
Сорока с лишним лет
Называл скверной девочкой
– Тебе нравится мой шарф? – спросил как-то Есенин у И. В. Евдокимова.
Он подкинул его на ладони, оттянул вперед и еще раз подкинул.
– Да, – говорю, – очень красивый у тебя шарф!
Действительно, шарф очень шел к нему, гармонично как-то доканчивая белое и бледное лицо поэта. Шарф кидался в глаза тончайшим соединением черного тона шелка с красными маками, спрятавшимися в складках, будто выставлявшими отдельные лепестки на волнистой линии концов. Я потрогал его рукой.
