Правда, мы знаем, что все у Вас (но все ли?) отмечается чудесным бисером строк, маленьких строк, даже сны навевающих.
Рассказывал вчера Касаткин
[151], что его приятелю снилось, что Вы на Кавказе увлекли жену кавказца и это стоило Вам жизни, т. к. кавказец сей насквозь проткнул Вас ножом. Разве это не Ваши драки навеяли? Будто кто-то мне в кабацкой драке // Саданул под сердце финский нож.
Ну, а кроме того, что в строчках?
Например, когда в Москву думаете приехать, тянет ли сюда?
Помните, Вы все о тахте говорили? А как раз на днях у нас тахта появилась. Мы и решили: приедет С. Ал. – и в первый же вечер позовем его на тахту – слушать рассказы Ваши о восточных краях.
Ну, приезжайте, дайте знать о себе, чем очень обрадуете.
Примите большой, нежный привет от Сони и Яны.
А если будет охота или настроение – черкнете, то по адресу – Кремль, Кавалерский корпус, 1-й этаж, Яне Козловской» (Письма, 265–266).
– На другое утро Сережа что-то долго не выходил в столовую, – рассказывает И. А. Табидзе, – я заглянула к нему в комнату и вижу: он лежит и кулаками вытирает глаза. Я забеспокоилась:
– Что с вами, Сережа? Вы чем расстроены?
Он ответил, что видел сон, очень плохой. Он видел во сне сестру Шуру, она плакала и жаловалась, что у нее нет денег.
– Я знаю, что у нее денег нет, и у меня тоже нет денег, чтобы ей послать, и где достать, не знаю…
Меня поразила его беспомощность, и я сказала:
– У вас же в «Заре Востока» стихи из рук рвут! Идите к Вирапу, он выдаст вам деньги.
Сережа страшно обрадовался, что я навела его на эту мысль, вскочил, оделся и побежал к редактору газеты «Заря Востока» за деньгами.
Милая Галя.
Я совершенно не ожидал, чтобы книжку выпустили с такими грубыми ошибками и ужасными пропусками.
Неужели Вам не давали держать корректуру? Она меня обрадовала и огорчила.
Теперь дело вот в чем. Мне выслали из Армении 400 руб. Куда они попали, я не знаю. Я собирался в Москву и дал адрес Ваш, но потом я их предупредил, что не еду, и дал адрес другой. Не знаю, куда они попали. Если попадут к Вам, направьте ко мне.
Я не знаю, как Вы живете. Думаю, что у Вас не хватило смекалки сходить на Большую Дмитровку, 10, в отделение «Зари Востока», спросить там Фурмана, взять комплект, переписать, что мной напечатано, и продать хоть черту, хоть дьяволу, чтоб только у Вас были деньги. Газетной вырезкой не сдавайте. Будут меньше платить.
Потом соберите, ради бога, из Питера все мои вещи в одно место. Ведь я неожиданно могу нагрянуть, а у меня шуба в Питере.
Потом вот что еще (это выход для денег): соберите 6 новых поэм, помещенных в «Заре Востока», и продайте книжкой Ионову
[152]. По 1 руб. 2 новых я вышлю Вам на днях.
Работается и пишется мне дьявольски хорошо. До весны я могу и не приехать. Меня тянут в Сухум, Эривань, Трапезунд и Тегеран, потом опять в Баку.
На днях высылаю Вам почтой 2 ящика мандарин. Мы с Левой (Л. И. Повицкий) едим их прямо в саду с деревьев. Уже декабрь, а мы рвали вчера малину.
На столе у меня лежит черновик новой хорошей поэмы «Цветы». Это, пожалуй, лучше всего, что я написал. Прислать не могу, потому что лень переписывать. Продавайте, как хотите. Если не знаете, посоветуйтесь. У вас эту книгу и Госиздат оторвет с руками.
Надеюсь, что деньги у Вас есть и будут, поэтому присылать не буду.
(Отдайте кому-нибудь «Сукина сына».) Думаю, что глупо тащить все в одну «Красную новь».
Пока. Спешу уходить за гонораром. Пойду в ресторан, и выпьем с Левой за Ваше здоровье. Живите, милая, и не балуйтесь. Целую Вашу руку.
Сергей Ес енин.
Сестрам и всем друзьям привет. Батум, Вознесенская, 9. С. Е.
Лева запирает меня на ключ и до 3 часов никого не пускает. Страшно мешают работать.
17/XII.24.
– Конечно, приезд Есенина в Батум вызвал всеобщее внимание, – объясняет произошедшее Лев Повицкий. – Его останавливали на улице, знакомились, приглашали в ресторан. Как всегда и везде, и здесь сказалась теневая сторона его популярности. Он по целым дням был окружен компанией веселых собутыльников.
Я решил ввести в какое-нибудь нормальное русло дневное времяпрепровождение Есенина. Я ему предложил следующее: ежедневно при уходе моем на работу я его запираю на ключ в комнате. Он не может выйти из дома, и к нему никто не может войти. В три часа дня я прихожу домой, отпираю комнату, и мы идем с ним обедать. После обеда он волен делать что угодно. Он одобрил этот распорядок и с удовлетворением сообщил о нем Галине Бениславской в письме от 17 декабря: «Работается и пишется мне дьявольски хорошо… Лева запирает меня на ключ и до 3 часов никого не пускает. Страшно мешают работать».
Глава 33. Поэтический террор
Понимая, что против Есенина в прессе началась самая настоящая война, Бениславская законспектировала для него отзыв А. К. Воронского о последних его стихах.
Что с Есениным происходит? Это легко говорить, что пока Есенин в «Красной Нови» сидел, то кабацкие стихи писал, а перешел в «Октябрь» и сразу же переломился. Вы мне скажите спасибо за Есенина. (Аплодисменты.) На самом деле, что происходит с Есениным? У него есть «Стансы», там и о Марксе, и о Ленине: «я полон дум об индустриальной мощи», «давай, Сергей, за Маркса тихо сядем». В чем дело, ведь это разврат, это обман, их (членов группы «Октябрь») обманывают, а они этому верят. (Аплодисменты.)
Нельзя всерьез к этому относиться. Это издевательство над читателем и над писателем. Человек потерял всякую совесть. Пускай же он зря и всуе не произносит имена Ленина и Маркса, потому что эти имена нам дороги. (Аплодисменты.) Что же происходит с Есениным? Конечно, Есенина нужно подталкивать, я его тоже толкал, но я никогда не скажу, что он шел по этому пути. Пока ты не воспримешь Ленина и Маркса внутри, не пиши о них. Есенин – вещь не случайная. Сейчас приходят и говорят откровенно: «Товарищ, жрать нужно». <…> Тот путь, по которому я стараюсь их повести, путь не блестящий, без всяких реверансов, но это будет единственно верный путь. <…> Один из них (членов группы «Октябрь») бухнул: «Пусть пишет неискренно, но пусть пишет нужные вещи». Вот, товарищи, в чем заключается корень наших разногласий. Когда рассуждают таким образом, то я с этой литературной политикой согласиться не могу.
