– …Он ждал меня у Садофьева
[170], – рассказывает H. Н. Никитин. – Когда я пришел, гости отужинали, шел какой-то «свой» спор, и Есенин не принимал в нем участия. Что-то очень одинокое сказывалось в той позе, с какой он сидел за столом, как крутил бахрому скатерти. Я подсел к нему. Он улыбнулся.
– Я только что, совсем недавно кончил «Черного человека»… Послушай:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль…
Уже этим началом он сжал мне душу, точно в кулак. Почему-то сразу вспомнился «Реквием» Моцарта. Я не могу сейчас воспроизвести весь наш разговор точно. Помню, что Есенин шутил и был доволен, что «проверил» поэму еще на одном слушателе. На следующий день мы решили снова встретиться. Он обещал приехать ко мне к обеду. Но я его так и не дождался.
Есенин действительно был любимым поэтом, во всех смыслах этого слова. Его любили женщины, друзья по писательскому цеху, его любили в издательствах, и его любила и заботилась о нем советская власть.
25 октября 1925 года Христиан Раковский
[171] в личном письме к Дзержинскому просит последнего:
…Спасти жизнь известного поэта Есенина – несомненно, самого талантливого в нашем Союзе, предлагая…пригласите его к себе, проборите хорошо и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который не давал бы ему пьянствовать…
Ознакомившись с письмом, Дзержинский передает его своему другу, секретарю, управляющему делами ГПУ В. Д. Герсону с пометкой
М. б., Вы могли бы заняться?
Ниже резолюции Дзержинского пометка, сделанная рукой Герсона:
Звонил неоднократно – найти Есенина не мог.
Дорогая Соня, я должен уехать к своим. Привет Вам, любовь и целование.
С.
Письмо написано до 26 ноября 1925 года. Москва.
В конце ноября Софья Толстая-Есенина договаривается с директором платной психоневрологической клиники Московского университета профессором П. Б. Ганнушкиным
[172] о госпитализации Сергея.
– Соня! Пожалуйста, пришли мне книжку Б. (Блока), – пишет С. Есенин 9 декабря 1925 из больницы.
21 декабря поэт покинул клинику, направившись прямым ходом в Госиздат, где аннулировал все доверенности. Потом снял со сберкнижки почти все деньги и через день уехал в Ленинград, где остановился в гостинице «Англетер».
Известно, что Есенин в Ленинграде не ходил по издательствам, не назначал творческих вечеров.
Перед тем как уйти из больницы, Есенин написал последнее в своей жизни письмо супруге:
Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю
[173] и потому нецелесообразно платить лишние деньги, тем более повышенно.
С.
Письмо было написано между 17 и 19 декабря 1925 года. Москва.
Глава 35. Последний путь
О смерти Есенина мне позвонили по телефону.
– Всю ночь мне казалось, что он тихо сидит у меня в кресле, как в последний раз сидел, – пишет Августа Миклашевская.
Помню, как из вагона выносили узкий желтый гроб, как мы шли за гробом.
И вдруг за своей спиной я услышала голос Клычкова:
– Ты видел его после больницы?
– Я встретил его на вокзале, когда он ехал в Питер. Ох и здорово мы выпили!
Мне хотелось ударить его.
Когда я шла за закрытым гробом, казалось, одно желание было у меня – увидеть его волосы, погладить их. И когда потом я увидела вместо его красивых, пышных, золотых волос прямые, гладко причесанные, потемневшие от глицерина волосы (смазали, снимая маску), мне стало его безгранично жалко.
Есенин был похож на измученного, больного ребенка. Все время, пока гроб стоял в Доме печати на Никитском бульваре, шли гражданские панихиды. Качалов
[174] читал стихи. Зинаида Райх обнимала своих детей и кричала: «Ушло наше солнце». Мейерхольд бережно обнимал ее и детей и тихо говорил: «Ты обещала, ты обещала…».
В конце декабря 1925 Сергей Есенин неожиданно появляется в Ленинграде, сбежал от женщин, от вечно пьяной компании, да и от врачей, пытавшихся в последнее время руководить жизнью не желающего подчиняться кому бы то ни было поэта:
– Он говорил, что бежал из Москвы от рассеянной жизни, что он хочет работать и именно здесь, на невских берегах, найдет наконец так настойчиво ускользающий от него покой, – пишет в своих воспоминаниях Всеволод Рождественский.
Впоследствии оказалось, что он действительно бежал, не сказав ни слова ни жене, ни друзьям, и чуть ли не из лечебницы, где находился последние дни. О его приезде знали немногие. Есенин решительно отказался от всяких литературных выступлений и не заходил в редакции.
Было туманное колючее раннее утро, более похожее на сумерки. Все кругом скрипело от мороза, а в гулких пустынных комнатах Госиздата люди сидели в шубах и валенках. Я только что поднялся в верхний этаж Дома книги, как на столе затрещал телефон. Никого из сотрудников поблизости не было. Трубку взял оказавшийся рядом литературовед П. Н. Медведев
[175]. По выражению лица я увидел, что произошло что-то необычайное: звонили из гостиницы «Англетер», сообщали о том, что ночью в своем номере повесился С. А. Есенин. Просили сказать это друзьям. Мы ринулись к выходу. Почти не обмениваясь ни словом, бежали мы по Невскому и Морской к мрачному зданию гостиницы на Исаакиевской площади.
